ПУЖАЙ
Пужай был псом нрава незлобивого, заявлял о себе шумно и, не смотря на свой внушительный для дворняги вес, а было в нем, этак, около пуда, передвигался быстро и энергично. Всякий раз, увидев хозяев или тех, кто заслужил его дружбу лаской, а тем паче угощениями, встречал заливистым лаем и повизгиванием, подпрыгивая изо всех сил, стараясь лизнуть приятеля в щеку. Его рыжее в подпалинах тело при этом извивалось как пружина, в глазах плясали бесенята. Все его поведение, вся его сущность, каждая клеточка его тела заявляла: я самый преданный друг. Даже больше, для хозяев он был членом семьи. Ему позволялось, а в последние годы все чаще и чаще заходить в дом. Поначалу, он делал это, словно стесняясь, опустив голову и поджав хвост, тихо вслед за хозяином проскальзывал внутрь помещения. Останавливался возле порога, вопросительно глядел в лица обитателей и, получив одобрение словом или жестом, подползал на середину комнаты, клал голову на лапы и преданно, не мигая смотрел, изредка напоминая о себе стучащим об пол хвостом. Он любил эти минуты обстоятельных, неспешных разговоров хозяев, их благоволения к нему. Временами засыпал в этом маленьком мире домашнего уюта и покоя, проваливаясь в собачьи сны и грезы. В его сознании как искры пробегали видения.
Прожил он по-собачьи уже много, более двух десятков лет. Он помнил, как совсем маленьким щенком, месяц отроду, его принес хозяйский сын, маленький шустрый мальчишка Лёшка. Родители вначале запротестовали, но, увидев слезы на глазах сорванца, махнули рукой: «Ладно, оставляй!», и, даже, именем нарекли – Пужай.
Лешка постоянно возился с маленьким Пужаем. Кормил его и поил, частенько угощая тем, что и сам ел. И даже пряники с конфетами были в рационе пса. У Пужая с Лешкой были доверительные отношения. Они вместе исследовали сельские окрестности, как завзятые следопыты пролазали все овраги и близлежащие леса, наперегонки бегали по бесконечно зеленому лугу. Помнится, как впервые перебрался через воду. Догоняя быстро проскочившего речушку Лешку, Пужай попал передними лапами в воду, выскочил обратно. Вода показалась холодной и неприветливой, она таила в себе какую-то непонятную угрозу. Заскулив от неожиданного препятствия, Пужай заметался по берегу, не рискуя вновь приблизиться к таинственной воде. Но Лешка настойчиво кричал: «Пужай, ко мне, ко мне!» И сила дружеских чувств одолела животный страх маленького существа. Пужай, очертя голову, бросился к воде, влетел в нее и, по-собачьи перебирая лапами, поплыл. Вода уже не казалась ни холодной, ни страшной, она стала средой обитания и не пугала его уже никогда впредь.
Вернувшись с походов, Лешка кормил Пужая, затем сажал его на свои колени и долго, как старший товарищ с младшим, разговаривал с ним, поглаживая и почесывая его за ухом. Это было верхом блаженства для маленького Пужая и так приучило его к исходящему от рук Лешки добру, что став взрослым псом, он продолжал нуждаться в этом. Дождавшись приезда Лешки на выходные из районного центра, а учился тот после окончания школы в медицинском училище, выждав удобный момент, всякий раз пытался забраться к нему на колени. Но теперь это было делом не простым. Если Лешкины колени изменились не сильно, то Пужай вырос и стал в несколько раз больше того прежнего, маленького щенка, каким он был раньше. Лешка, понимая потребности четвероногого друга, охотно садился на крыльцо, приглашая Пужая на колени. Пес, лизнув его руку, всякий раз пытался забраться на колени. Но у него это не сильно получалось. Лапы выросшего Пужая соскальзывали с колен друга, вызывая его добродушный смех. Пес виновато смотрел на Лешку, мол, извини, брат, такие, вот, дела… Парень понимающе сажал его рядом, брал лапы на свои колени и начинал с ним говорить о том же, о чем всегда. Собачья душа плыла, растворяясь в ласковой дреме. Хотелось лишь одного – чтобы это длилось вечно.
Вот и сейчас, как и тогда, он лежал на том же полу. Но как много изменилось с тех пор, как непоправимо много ушло. Давно нет здесь Лешки, он уехал так далеко, в такие неведомые дали, за такие моря и горы, что приезжает редко. Может память его обеднела, может жизнь поступила с ним сурово, но который год подряд его нет вовсе. Он приезжал на похороны своего отца, пожилого человека, много болевшего и почившего по причине больного сердца. Старики всегда ждали своего сына и безумно радовались каждому его приезду. Ведь он был поздним и, потому, долгожданным ребенком. Родить после сорока – непростая задача, особенно, если двое предыдущих детей умерли в младенчестве, как сказали доктора, из-за врожденных пороков. Это подкосило их и донельзя осложнило жизнь. Для родителей дети – это не только их продолжение, но и надежда на то, что они будут счастливее. С момента своего появления, дети наполняют смыслом родительскую жизнь. Каждый успех своих отпрысков воспринимается ими как личный, а неудачи – как собственное поражение. Вот и весельчак Лешка, легкий и пышущий оптимизмом, с годами вдруг погрустнел, выцвел лицом. Что-то не клеилось в его жизни. Он так и не создал семьи и жил неприкаянно, «перекати поле». Жил и маялся, маялись вместе с ним и родители.
Тонкости превратностей человеческой судьбы неведомы были Пужаю. Но он почувствовал, что того Лешки, руки которого он помнил до сих пор, уже нет. Тогда, после похорон хозяина, он тоже гладил Пужая, но делал это молча, взгляд его был пустым, а руки – холодны и безвольны. Умный пес видел, как после смерти хозяина занедужила и хозяйка. Часто ходила на кладбище, которое было совсем недалеко от дома, возвращалась и тихо плакала. Деревенская жизнь и ныне не легка, даже для молодых, с тяжелым трудом и удобствами на улице. Но горе тому, кто немощен, чья жизнь после всего, что было, наполняется тоской и одиночеством. Отчаяние, смирение и бесконечность – вот венец человеческого бытия. Пужай тосковал вместе с хозяйкой, им было плохо, и не было несчастней их на всем белом свете. Так длилось несколько лет.
Но вот однажды приехал на машине с другом Лешка. И не просто на побывку, а с предложением забрать пожилую мать к себе жить. У него была однокомнатная квартира – успел получить от прежней власти. Воспряла старушка, поверив в заботу сына. Да, он, действительно, хотел, как лучше. Сборы были быстрыми. Уложив весь свой небогатый скарб в дорожную сумку, раздала соседям вещи, которые были бы в городе обузой, устроила скромные проводы и отправилась в путь. Пужая определила к родственникам на житье. Те радушно согласились. Только Пужай забеспокоился, почувствовав разлуку, как еще одну потерю близкого человека. Хозяйка и сама делала это с тяжелым сердцем. Погладила напоследок, сказав: «Прости, Пужай…» С трудом села в машину, которая двинулась в путь и вскоре пропала, растворяясь в дорожной пыли. Только Пужай не согласился с этим, рванулся вслед за машиной. Он бежал что было мочи в его немолодом организме, хрипел от потоков удушающей пыли. Потом, выдохнувшись, отстал, застыв в недоумении, не понимая, почему его бросили.
К новым хозяевам привыкал плохо, да, вобщем-то, так и не привык. Он ничего не ел, слабел на глазах, выл дни и ночи, навевая тоску на затухающую деревню, в которой и домов то осталось всего ничего. Собаки бесились от его воя и как-то набросились на него всей сворой. И в собачьем обществе слабых не любят и не жалеют, в остервенении рвут и душат, пока слабак не испустит последний дух. Но судьба пощадила Пужая. Удивительно, но он остался жив! Худой, израненный, с запекшейся кровью на впалых боках, он лежал у дощатого подгнившего крыльца и медленно отходил. И ничего его уже не могло спасти, разве что чудо. И оно случилось!
Вернулась хозяйка, решив доживать свой век там, где когда-то родилась. Там, где покоится прах ее мужа, ее предков. На той земле, где прошла вся ее жизнь с ее величием и убожеством, с ее трагизмом и торжеством. Встреча Пужая с хозяйкой была трогательно-щемящей, хватающей за сердце, с невозможностью оставаться равнодушным даже самого черствого человека. Но таких, к счастью, не было. Все последние обитатели Богом забытой деревни, глядя как два пожилых существа, равные по силе привязанности и преданности, разговаривают, молча стояли, сокрушенно качая головами. С этого момента в жизни Пужая и его хозяйки наступил новый период, и была уверенность, что он не закончится скоро. Да и радостное известие пришло: Лешка женился и к лету приедет навестить мать. И самое главное – не один, а уже втроем!
На излучине.
Лето прошло, но было довольно тепло. Солнце не просто проглядывало через белесые, непрерывно плывущие облака, а пригревало еще по-настоящему. Хотя в налетавших порывах ветра, срывавших с деревьев пришедшую в негодность некогда зеленую веселую одежду, уже чудилось хриплое, хрустящее дыхание беспокойной осени, то плачущей утомительными моросящими дождями, то дышащей холодом, не оставлявшим более надежды не тепло, которое может вернуться.
Степанида одиноко сидела на берегу порывисто бегущей речки. Она любила приходить сюда, на невысокий берег и тогда, когда была молода и жизнь казалась бесконечной и необременительной, несмотря на заботы большие и малые. Все здесь было умиротворяюще спокойно, так хорошо, словно это место природа создала именно для нее. Она была по жизни быстра на подъем, легко справлялась с деревенскими заботами. Как известно, в деревне заботы никогда не кончаются, бывают лишь небольшие передышки. Люди, не ведая ничего иного, срастаются с этой жизнью, как тягловые лошади. И даже в ней, этой несправедливо давящей, но мало дающей сутолоке дней и лет, они, неискушенные, неизбалованные, вопреки всему сохранившие свежесть восприятия, умеющие радоваться самому малому, не в обиде на эту жизнь. Хотя она жмет из них соки без скидок на что-либо.
Бывало, Стеша привычно управившись с делами, проскальзывая мимо родителей, устремлялась туда, на любимый берег. Было ощущение: это место бережет ее от бед и невзгод. Ложась на теплый песок и, глядя в бесконечную синеву неба, она отпускала свою душу в эту притягательную, необъятную бесконечность. Ей казалось, что душа, а вместе с ней и она сама, парили в этом безбрежном океане радости и покоя. Сердце замирало в приятной истоме. Хотелось только одного: чтобы захватившее ее состояние не кончалось. Нет, конечно, она с нежностью относилась не только к этому месту. Она любила все. И песчаная земля, и речка, и стоявший невдалеке лес были до боли родными. Стеша была готова, коли было бы возможно, обнять все это и никогда не отпускать…никогда… Это был ее мир.
Сегодня Степанида пришла сюда с трудом: ноги не слушаются, дыхание сбивается, одним словом, тяжело. Шла и думала, сколько же лет сюда ходит. Подумав, засомневалась, хотя все было очевидно. Она не покидала этого места без малого восемьдесят лет. Хотя кажется, что все началось словно вчера. И вот надо же – восемьдесят лет! Даже как-то не по себе. Она живет непозволительно долго. Почти все ее подружки уже ушли туда, откуда никто и никогда не возвращался.
Да… Время, этот неумолимый страж, четко знает свое дело, безошибочно и бесповоротно отсчитывая уходящее. Время меняет все: из цветущей, жаждущей и любящей жизнь девушки, женщины, она превратилась в немощную старуху. И даже этот милый сердцу уголок стал неузнаваемо другим. Речка обмельчала и провалилась вглубь, хотя течет так же быстро, будто боится опоздать к чему-то важному. Берега стали круче и поросли широкой осокой, торчащей во все стороны, словно турецкие сабли. Маленькие пушистые ольхи, росшие на песчаном отвале, превратились в огромные, все заслоняющие деревья. Иные из них высохли и хаотично повалились от берега к берегу, словно решили похоронить эту речку. Другие, погибшие от старости, пока еще стояли, высушенные и выбеленные ветрами, как немой укор тут же поднимающейся молодой поросли.
Степанида молча глядела слезящимися, плохо видящими глазами на бегущую воду, в которую то и дело падали листья. Они скользили какое-то время по воде, создавая впечатление, что движутся сами по себе и она к ним не имеет никакого отношения. Но затем вода возле излучины ускоряла свой ход и забирала их с казалось бы неподвижной глади. Листья мелькали раз за разом, как в калейдоскопе, ныряли в пучину и пропадали в неизвестности.
«И мы все похожи на эти листья, - думала Степанида. – Так же исчезаем, лишь ненадолго задержавшись в хороводе дней. Вот уже и от деревни ничего не осталось: от полутора тысяч всего человек двадцать». Еще совсем недавно этот организм жил полнокровной деревенской жизнью, но потом все повалилось. Той власти, которая могла бы сохранить этот мир, простая тысячелетняя жизнь русской деревни стала не нужна. Она бросила ее за ненадобностью на произвол судьбы. Без дорог, без работы, без элементарных условий быта. В отсутствии всякой перспективы, народ подался в города, на стройки и заводы, кое-как приноравливаясь к новой жизни. Но так поступили не все. Кто-то остался доживать свой век там, где родился, многие сгинули по причине повального пьянства.
Но, это было потом. А вначале Стеша отучилась и стала преподавать в младших классах местной школы. Она любила свою работу, детей, готова была с ними возиться и во внеурочное время. Никогда не кричала на них, не приносила свое плохое настроение из дома, была ровной, приветливой, хотя и требовательной. Дети, как никто другой, чувствуют добро и никогда не путают тех, кто добр, с теми, кто хочет таковыми казаться. Если на уроке ученики обращались к ней, как и положено, Степанида Павловна, то меж собой нежно называли ее наша Стешенька. И теперь, по прошествии многих лет и даже десятилетий, навещая родные места, бывшие ученики, ныне уже городские жители, взрослые дяди и тети, никогда не проезжали мимо ее дома, не остановившись. Она для них так и осталась родным человеком, Степанидой Павловной, Стешенькой. Да, доброту, совесть нельзя придумать, с ними можно только родиться и согревать людские души. Это не каждому дано, но выше и больше этого ничего нет. Все стремления людей к роскоши любой ценой оборачиваются расхристанностью, пустотой и тленом. Все тленно, но уходить с пустотой в душе и осознанием бессмысленности прожитого мучительно тяжело. Хотя немало тех, кто уходит в мир иной именно так.
В жизни много всякого, способного повлиять на нее, изменить судьбу. Взять хотя бы везение, или, по-другому, удачное стечение обстоятельств. Стеша не была везунчиком. Она долго не могла устроить свою судьбу, хотя, конечно же, заслуживала доброй доли. Но не мы выбираем судьбу, а она нас. И, бывает, несет ее человек, как горб, как тяжелую торбу, не в состоянии сбросить с себя всю свою жизнь.
Степанида сидела, опершись на палку, ставшую в последние годы ее верным спутником, хотя и плохим помощником. Воспоминания, в которые она невольно для себя погружалась, не всегда были приятны. Она до сих пор не понимала, почему вышла замуж за Ивана Бочина, местного тракториста, который был на восемь лет старше ее. Но главное заключалось не в этом. Иван был, по сути, чужой человек. Даже мать, никогда не надоедавшая с лишними вопросами, сказала ей еще до свадьбы: «Не ошиблась ли ты, Стеша, с выбором?» Они и впрямь плохо сочетались друг с другом. Длиннющий, молчаливый, с покатыми плечами и несколько угрюмый Иван и ладно скроенная Стеша с приветливым, располагающим лицом, большими карими глазами и светящейся улыбкой. Глядя на нее, думалось: здесь поселилось добро.
Почти с самого начала семейной жизни муж был груб со Стешей, замкнут, если не пьян. Ну а коли выпивал (а делал он это довольно часто), становился агрессивным. Случалось, и бил… Кулачищи у него были огромные. Бил, не жалея и не соизмеряя силы. Что он умел делать? Играть на гармошке и петь пошлые матерные частушки. Он не изменился даже тогда, когда родился сын. Кое-как выполнив дела по хозяйству, да и то, когда хотел, уходил к мужикам играть в карты. Единомышленники у него в этом деле были. Все тяготы оставались на плечах Стеши.
Память смутно высвечивает уход отца на фронт. Лишь отдельные эпизоды, как фотографии, как кадры из фильма, всплывают перед глазами. Заплаканное лицо матери, отец, поднявший Стешу на руки и прижавший к себе, скорбные лица людей, стоявших около дома, говоривших вполголоса и затем, как один, машущие отъезжающей машине, в кузове которой сидел ее отец, вместе с другими мужчинами. Потом долгие дни и ночи мать ждала писем. Они приходили – маленькие бумажные треугольники, которые и по сей день хранятся в сундуке. Мать читала их вслух, плакала и улыбалась, говорила: «Живой, живой…»
В памяти и неуютное, голодное время, вкус горьких лепешек из лебеды, которые не лезли в горло, даже когда было совсем голодно.
О конце войны известили ватаги ребятни, бежавшие по улице с криками: «Победа, побеееедааа!!» Народ высыпал из домов, плакал и смеялся от счастья. Отец пришел с войны не сразу. Мать говорила: «Ранен тятька-то твой, доченька, но вернется». Он пришел спустя какое-то время, может, месяц или два. Мать возилась у печки, Стеша подметала пол, она уже ходила в третий класс школы и давно начала помогать матери, насколько хватало сил. Открылась дверь и в избу вошел отец. Он был бледен и худ настолько, что гимнастерка на нем висела. Довольно улыбаясь, произнес: «Ну, здравствуйте, мои родные!» Мать, выронив ухват из рук, кинулась ему на шею, прижалась и затряслась в плаче. Стеша обняла обоих. Отец, и сам растроганный встречей, пытался успокоить мать:
-Анна, Анна, ведь живой же, полно тебе так рыдать.
- Да я, Пашенька, потому и плачу, что живой, от радости. Много по селу похоронок принесли, ой, мнооого… А ты вот дома… Ох, да что же я?..
И мать поспешила накрывать на стол, что было: самогон, сало, хлеб, лук, капусту. Отец достал из вещмешка какие-то банки, сахар, завернутый в кусок белой ткани. Вручил матери и Стеше по платку в подарок. Кликнули соседей, теток. Было настоящее застолье! Стеша сидела на коленях у отца, который гладил ее по голове. Она до сих пор помнит щемящую радость встречи после долгих ожиданий, руки отца, вкус сахара, слаще которого не пробовала больше никогда в жизни.
Родители жили дружно, не ссорились. Хотя отцу было трудно из-за ранения, его мучил кашель, боль в груди. Когда становилось совсем невмоготу, он садился на лавку, сгибался, прижимая руки к груди, говорил:
- Шевелится, проклятый…
И так сидел, пока не отпускало.
-Паш, а что же тебе доктора-то не вынули его в госпитале? – как-то спросила мать.
-Сказали, нельзя его убирать, опасно, в нехорошем месте застрял.
Но по хозяйству старался свои обязанности исполнять.
Бывало, по вечерам в задней избе собирались бывшие фронтовики, нещадно курили так, что в клубах сизого дыма терялась керосиновая лампа. Звучали рассказы о войне, о боях с победами и поражениями. А когда вспоминали погибших товарищей, с кем плечом к плечу ходили в атаки, делили последнюю пайку хлеба, голос рассказчика становился тусклым, и вся компания замолкала. Стеша многого тогда не понимала. Только спустя годы, осознала, что в тех рассказах была обнаженная правда о войне, кровь и боль тех, кто, постоянно видя смерть друзей, привыкал к мысли о том, что он может быть следующим. Не всякий выдерживал этот кромешный ад, грязь человеческой бойни, испепеляющей ненависти. Здесь было место всему: и невероятной человеческой доблести, и самой примитивной подлости. В одном случае человек, сильный духом, выглядел исполином, и, пока его дела живы в памяти поколений, он остается примером героизма, вызывающим уважение и преклонение. В другом же трусость, малодушие толкали человека на предательство, вызывая, и тогда и теперь, чувство отвращения и мерзости. И в этом тоже неприглядная правда человеческой породы, сущности ее бытия. Так было, так есть, так будет…
Стеша была любознательна, училась без понуканий, знания давались ей легко. Родители не будили ее по утрам, сама вскакивала, заправляла постель, умывалась, завтракала, не привередничая. Портфель был готов еще с вечера. Она поспешала вместе с вереницей ребятни туда, к очагу знаний - недавно построенной деревянной школе с широкими окнами и большими просторными классами. Да и учеников было столько, что классы вынужденно делили на «А» и «Б». На переменах в коридоре было не протолкнуться. Но, как всегда бывает, ученики приходили в школу по разным причинам: одни за знаниями, другие просто отбывали время, и, кроме умения читать и писать после семилетнего обучения, у них ничего не оставалось. Хотя стране нужны были и те и другие – работы хватало всем, особенно после войны. Многие оставались жить и работать в родном селе, взрослели, влюблялись, играли свадьбы, растили детей. Сельский механизм работал исправно. Особенно это было видно по утрам: один поток устремлялся вверх, к школе, навстречу им в направлении деревообрабатывающего предприятия и отделения совхоза двигался рабочий люд. И тех, и других было много.
Такой уклад сохранялся довольно долго, пока сельчане, по тем или иным делам попадавшие в город, не увидели другую жизнь, более привлекательную, как в труде, так и в отдыхе. Власть спохватилась в 70-е годы, но было уже поздно, отток из сел приобрел массовый характер. Впоследствии это явилось одной из причин падения и развала страны.
Стеша выделялась среди сверстников. С детства была мечтательна, видела красоту окружающего мира там, где другие ее не замечали. Много читала, была впечатлительна настолько, что иной раз, прочитав книгу, долго сопереживала героям, словно их жизнь была в реальности. В ее душе царил свой мир, где не было места человеческой подлости, низости, предательству. Он был чист. И была опасность, что мир вымышленный и реальный столкнутся и это принесет носителю романтических чувств много горечи, боли, страданий. Но мы рождаемся такими, какими нас задумала природа, и живем в соответствии с тем, что получили от нее. Можно ли изменить человека, его восприятие мира, отношение к жизни? Нет, на черты характера трудно повлиять в обыденной жизни. Но человека можно сломать. Не всякий характер выдерживает беды и потрясения.
Стеша, и повзрослев, подолгу любила сидеть у окна и смотреть на идущих или бегущих по улице людей, особенно во время дождя. Их лица в такой момент были непосредственны и просты, без напускной серьезности и притворства. Это было занимательно и интересно. Бывало и ночью, когда луна в полнеба, погасит свет и прильнет к окну, всматриваясь в таинственный, загадочный подлунный мир, насыщенный своей, особой жизнью, ей казалось, это уже другое пространство, где жизнь течет по иным законам.
В первое время мать, заметив Стешу за таким занятием, начинала беспокоиться – все ли с дочерью в порядке. Спрашивала, волнуясь:
- Доча, что ты так подолгу сидишь ночью у окна, что там увидеть-то можно? Лучше к подружкам бы сходила или вот почитала книжку какую.
Стеша, видя не на шутку встревоженную мать, успокаивала ее:
-Да все у меня в порядке, мам, не волнуйся так. Мне и с подружками весело, и в школу хожу с радостью, мне весь мир интересен.
Мать, успокаиваясь, говорила:
-Ну, хорошо, хорошо, дочк, а то я и впрямь волнуюсь, боязно мне. Ведь ты у нас одна.
Конечно же, романтическая душа Стеши требовала подпитки, даже нуждалась в ней. И, если ее не хватало в окружающей действительности, богатое воображение дорисовывало то, чего недоставало. Так появилось и любимое место, у речки на песчаном берегу, куда Стешу тянуло и тянет всю жизнь, до сегодняшнего дня. И, надо сказать, в это место за долгие годы никто не вторгался так, чтобы было заметно. Да, оно менялось со временем, как и сама Стеша. И, в конце концов, постарело, словно это был живой организм. Стеша видела в этом знак судьбы.
Семилетку она окончила с отличием. Родители радовались ее успехам, трудолюбию, рассудительности не по годам. Она была доброй дочерью, помощницей, не доставлявшей им хлопот. В том же году Стеша заочно поступила в педагогическое училище, расположенное в районном центре. Учеба прошла незаметно, с сессиями два раза в год, весной должны были состояться выпускные экзамены. Все остальное время она жила сельской жизнью вместе с родителями. Видела, как отцу становится все хуже и хуже, он совсем высох, а в последнее время кашлял с кровью.
- В больницу бы тебе, Павел, - говорила страдальчески Анна.
- Я вона сколько в госпитале отвалялся, но дали инвалидность и сказали, что буду жить с осколком. Вот я и прожил, сколь смог…
При другом образе жизни, без этого лошадиного ежедневного труда и при маломальской медицинской поддержке, наверное, жизнь Павла сложилась бы иначе. Но в таких условиях случилось то, что должно было случиться. За несколько дней до смерти он подозвал Стешу к кровати, на которой лежал. Она присела рядом. Взяла руки отца, они были холодны, он попытался сжать их, но сил не хватило даже на это. Говорил тихим голосом, почти шепотом:
- Я любил вас, доченька, и тебя, и мамку твою. Когда вы были рядом, болезнь моя отступала, казалось, все обойдется. А тобой еще и гордился, твоим прилежанием и успехами в учебе. Надо же - молоденькая совсем, а уже и образование почти получила. У нас в родне таких грамотных сроду не было. Самое большое мое желание – чтобы жизнь твоя сложилась счастливо, ты этого заслуживаешь, у тебя душа чистая. Но в жизни этого мало, надо еще быть сильной. Жизнь-то… она бывает всякой, а больней достается тому, кто близко к сердцу принимает жестокости житейские. А без них ни одной судьбы не обходится, и надобно быть готовым. Ты, доченька, не держи душу свою совсем уж открытой, а не то она, душа-то твоя, в одну большую рану превратится. И как тогда жить с такой болью?..
Отец замолчал на какое-то время, лежал тихо, закрыв глаза. Потом продолжил:
- Трудно вам с матерью будет без меня, мужик в доме должен быть. Ты уж ее, дочка, не бросай, даже когда замуж выйдешь, ближе матери у тебя никого нет. Хочу, чтобы с мужем тебе повезло, чтобы любил тебя, жалел. Без этого жизнь будет безрадостной. Хотя ты у нас рассудительна и сама все понимаешь. И еще… прости меня, если когда обидел тебя. Ну, вот и все, что хотел тебе сказать.
Стеша сидела, молча слушая отца. Душа ее сжалась в комок от предчувствия скорой беды. Она попыталась возразить отцу:
- Тять, что ты такое говоришь? Словно прощаешься. Все будет хорошо, ведь правда?
Отце в знак согласия покачал головой:
- Иди, доченька, сейчас я устал, потом поговорим.
Стеша вышла из комнаты растерянная и испуганная. Потом к нему зашла ненадолго мать, вышла с заплаканными глазами:
- Тятька сказал, что хочет поспать.
Больше они его живым не видели. Он умер во сне. Проводы были бедными. Отца похоронили в том костюме, который он носил повседневно, только постиранном (другого не было). В грубо сколоченном гробу, не обтянутом тканью. До сих пор перед ее глазами руки отца, сложенные на груди, с пожелтевшими от табака пальцами. Рано поседевшая голова на подушке, набитой березовыми листьями, запавшие небритые щеки, сжатые в нитку губы. Ему было сорок пять лет…
Стеша впервые столкнулась со смертью близкого человека. Она сразу не могла поверить в случившееся. Ее восторженное восприятие жизни столкнулось с жестокой реальностью – смертью. Сознание долго не хотело принимать эту данность. И только когда комья глины глухо застучали по крышке гроба, вдруг поняла, отца больше не будет, никогда не будет… Того, у кого она любила в детстве сидеть на коленях, слушать степенные разговоры, шутки, чувствовать поглаживания по голове жесткими, мозолистыми руками потомственного плотника, больше не будет… Доселе не проронившая ни одной слезы, она заплакала навзрыд, затряслась от отчаяния и непоправимости случившегося. Она не хотела с этим мириться, все в ней восстало против чудовищной несправедливости жизни. Помнит, как ее отвели в сторону, посадив на ледяную скамью, рядом с чьим-то засыпанным снегом могильным холмиком. Стеша ничего не чувствовала: ни холода скамьи, ни стылого ветра со снегом, который настырно дул, словно справлял свою панихиду. Помнит подходивших к ней людей. Они что-то говорили. До нее не доходил смысл, а только интонации, по которым понимала, что ее хотят успокоить. Потом мать, присела рядом, обняла, гладила по спине и только приговаривала:
- Доченька, доченька моя, моя ласточка. Я с тобой, моя золотиночка…переживем… переживем…
На месте, куда только что был опущен гроб с телом отца, появился приглаженный холм с высоким, устремившимся вверх крестом, на котором была вырезана надпись: «Здесь покоится прах Павла Санина». Народ стал расходиться с кладбища, и мать жалостливо позвала:
- Дочь, и нам пора, ведь поминки еще.
Оцепенение сменилось пустотой, которую нечем было заполнить. Они двинулись вслед за уходящими, оставляя за собой следы на рыхлом снегу (как последнюю зримую связь с умершим), которые тут же стремительно заметало.
Рождение ребенка – волнительное событие в любой семье, и особенно для матери. Стеша не была исключением. Ведь она так долго носила его в себе, думала о нем, разговаривала с ним, пела ему песни. Еще не появившись на свет, он был для нее осязаем, ощущаем, и она не была одинока. Он был ее плотью, ее кровью. Она жаждала его появления и интуитивно чувствовала, что это будет сын. А уж как тошнило ее в начале беременности! Соседка Катерина, грудастая, шумливая баба, родившая пятерых детей, четверо из которых сыновья, сразу определила:
- Сын будет, Стешка, точно знаю. Я теперь в этом деле ученая, можешь верить.
Роды оказались не простыми. Рано отошли воды, а схватки были слабыми. Врачи вынужденно сделали кесарево сечение. Но ребенок родился здоровым, с нормальным весом и ростом. Отбыв в больнице положенное, Стеша вернулась домой, хоть и уставшая, с побаливающими швами, но счастливая и довольная – ведь мать она теперь!
Сына назвали в честь деда – Павлом. Она относилась к малышу трепетно и нежно, готова была раствориться в нем. В материнских хлопотах Стеша не замечала бытовых неудобств, вернее, они не были обременительны. Бесконечно стирала, меняла пеленки, часто купала сына в большом жестяном корыте к его огромному удовольствию. Спал Павлуша в передней комнате поначалу в зыбке, этакой нехитрой, но удобной колыбели, сделанной из четырех деревянных сбитых брусков, к которым крепилась парусина с напуском так, чтобы ребенок ненароком не вывалился. С каждого угла зыбки шли ремни, скрепленные воедино вверху металлическим кольцом. Все это сооружение подвешивалось на крюк, вбитый в одну из деревянных балок потолка. Стеша спала рядом, всегда очень чутко, откликаясь на каждый звук, издаваемый ребенком. Иван раз несколько брал сына, ходил с ним по комнате, неумело перекладывая с одной руки на другую. Видно было, что его отцовский инстинкт еще не проснулся, и было непонятно, проснется ли. А когда Стеша, однажды приболев, попросила Ивана постирать, он ответил, растягивая слова:
- Не мужское это дело, ты – баба, все должна успевать.
Больше она его никогда не просила, пусть так: «Лишь бы пьяным поменьше приходил». А когда это случалось, его тяжелый дух и висящая в воздухе злая энергия очень чувствовалась маленьким Павлушей: он начинал беспокоиться и, казалось бы, беспричинно плакать. Но Иван этого не понимал. Выпивать понемногу у него не получалось. По поводу или вовсе без него приходил домой пьяный, усаживался за стол и, опустив голову, молча, угрюмо сидел, раскачиваясь из стороны в сторону. Было видно, что-то темное бродит в его душе, будоражит и требует выхода наружу. Иногда, глядя на него, Стеша думала, что он и сам не рад своему состоянию, но воли бороться с этим у него не было.
Так и шла жизнь в череде дней и ночей, не изменяя веками заложенному распорядку. Каждое время года в деревенской жизни имеет свои прелести, о которых вспоминать легко и приятно, особенно, когда здесь прошла твоя молодость. Незамысловатость, грубоватость и повседневные физические нагрузки, нередко с надрывом, которыми насыщена деревенская обыденность, еще не давят психологически и пока не вызывают стойкого неприятия. Все эти передряги разбиваются о несокрушимый оптимизм и энергию молодости, которая, даже после самых тяжелых нагрузок, восстанавливается невероятно быстро.
У всех нас, живших в деревне, в памяти залихватские пляски под гармошку, энергичные танцы под грампластинки, а позже магнитофон. Была и романтика: трогательные встречи девушек и юношей под луной. Были веселые деревенские праздники, когда нарядно одетый люд высыпал на улицы. Редко можно было увидеть пьяницу, набравшегося до животного состояния. Скорее, большинство было трезво и лишь иные навеселе. Как правило, все проходило без скандалов и ругани. Были праздники не по разнарядке, а по велению души. Мы были влюблены в эту жизнь, и, кажется, она отвечала нам взаимностью, мы были счастливы. Хотя, конечно, была и другая сторона жизни, отнимавшая много времени и сил. Взять хотя бы пору сенокоса. Истина проста – корова – кормилица. Подворья были большие, люди держали по несколько голов крупного рогатого скота. Нужно было заготавливать сено. Но, поскольку село было окружено сплошными лесами, полей было мало, да и те засевались местным совхозом. Травы для покоса всем не хватало. Косить населению разрешалось после того, как с этим управится совхоз. У тех, кто ослушивался, высушенную траву отбирали.
В дополнение ко всему, была на селе фигура, сильно раздражавшая и унижавшая людей. Деревенский лесник, который являлся распорядителем сенокосов. Кому и где выделить угодья, было полностью в его власти. И, конечно, он пользовался этой возможностью, превращаясь в своего рода советского барина. Дело было поставлено так: вначале всей деревней или большей ее частью заготавливали сено для огромного хозяйства лесника, затем, по негласному правилу, каждый получавший свой покосный надел вынужден был заплатить леснику мзду. Конечно же, чтобы не остаться на бобах, платили.
Сама уборка была изнурительно тяжела: выкашивать из-под деревьев, кустов клочки травы, вытаскивать из глубоченных оврагов осоку, обливаясь потом, отмахиваясь от гнуса, облеплявшего потное тело. Затем траву нужно было высушить в тени деревьев, так как лес стоял почти в частую. После такой длительной процедуры, успеть сложить в копны, пока весь твой труд не испортил неожиданно налетевший дождь. И, в завершении, тяжело добытое, политое потом сено нужно было доставить домой и сложить его в стог или на сеновал. Перевозили на лошади, а когда такой возможности не было, тягловой силой становился сам человек, впрягаясь в двухколесную, груженую сеном тачку, таща ее по лесным разбитым колеям да песку, вытягивая из себя жилы. И это не единственное из рвущих деревенского жителя тягот, наполнявших его жизнь. Именно поэтому деревенские люди, выносливые, неприхотливые, легко приспосабливающиеся к повседневным трудностям, на войне проявляли чудеса твердости, стойкости и героизма. Сегодня, по прошествии многих лет, мы не отказываемся от этой жизни, не проклинаем ее. Потому что все родом оттуда. Потому, что это - наша Родина.
Когда закончился декретный отпуск, на выручку Стеше пришла мать, жившая неподалеку в старом, приземистом домике. Сразу же после свадьбы дочери, чтобы не мешать молодоженам, она перешла в этот пустующий, заброшенный дом, купив его на свои скромные сбережения. Подлатала, наняв местных плотников, и жила в тепле и покое, думая небезосновательно: «Главное – никому не мешать».
Стеша вышла на работу, по которой уже соскучилась. Дети ее давно ждали, и радость была взаимной. Да и коллеги встретили приветливо, ведь она была из тех людей, которых всегда приятно видеть. Она была человеком без камня за пазухой, не наивна, но бесхитростна. В педагогическом коллективе Стрелковской школы не было лишних людей. Школа славилась своими выпускниками, многие из которых, пройдя жизненный путь, стали серьезными учеными, руководителями больших предприятий, а люди рабочих профессий –настоящими профессионалам и, знатоками своего дела. За этим стоял труд учителей, которые работали с полной самоотдачей. Таков был настрой всего общества.
Сегодня вглядываясь в фотографии учителей тех давних лет, их одухотворенные лица, понимаешь, в них жил непридуманный патриотизм. Эти люди понимали, служение Отечеству не возможно без честности и веры в установившиеся идеалы. Именно на таких, как они держалась страна. Были люди и с другими, непохожими взглядами. Но не они двигали страну вперед. Хотя и то правда - инстинкт собственника силен и живуч в человеке. Корни его глубоки, ведь он пришел в этот мир вместе с появлением человека как существа разумного, а может, еще и раньше. Но именно во имя отрицания его, в испепеляющей ненависти свершались бунты, революции, гражданские войны. В советское время он был отодвинут, загнан внутрь человека, в глубины его сознания, где сидел, как гвоздь, шевелился, будоража человека, и ждал своего часа. Но и в те времена он заявлял о себе, заставлял людей драться из-за межи или клочка сена. Сегодня же он приобрел формы уродливые, нетерпимые. Перед ним меркнут все добродетели. Это пропагандируется, поощряется и насаждается. Безусловно, в мире есть силы, способствующие тому, чтобы этот процесс набирал обороты и был неистребим. За ним стоят войны и взаимное истребление цивилизаций. Выиграет меньшинство, которое ныне всесильно и не остановится, если его не остановить.
Еще одна новость ждала Стешу: в коллектив школы ближе к осени пришел новый человек –учитель истории Сергей Алексеевич Перегудин. Он был не местный, прислан по распределению после окончания вуза. Был приметен – высок ростом, широкоплеч, с военной выправкой (три года службы в Морфлоте не прошли даром), да и спортом не прекращал заниматься по сей день. Спорт не всегда сочетается с развитым интеллектом, высокой образованностью, эрудицией. Но Сергей Алексеевич был на удивление начитан, прост и приветлив в общении, не кичился своими спортивными успехами. Хорошо знал историю, литературу, мог часами рассказывать о войнах разных столетий, говорил об этом столь убедительно, что порой начинало казаться, словно сам был их непосредственным участником. Любил читать наизусть стихи Пушкина, Лермонтова, а монолог есенинского Хлопуши исполнял так, что у слушателей мороз по коже бежал. Казалось, закроешь глаза и услышишь не только надрывный голос бунтаря, но и представишь его, настоящего, безжалостно рвущего на себе цепи. Когда учителя устраивали самодеятельные представления в клубе, как правило, накануне советских праздников, Сергей Алексеевич так выкладывался, что вышибал слезу даже из тех мужиков, которые сентиментальностью не отличались, не говоря уже о женщинах. В нем и в самом деле ощущался этот дух бунта и свободы, той свободы, которая в любом государстве является крамолой и посему, для безопасности власть имущих, приказана быть задавленной.
Стеша с удивлением смотрела на него, как на пришельца с другой планеты. Он совершенно не был похож на мужчин ее окружения. С чуть ироничным, улыбчивым лицом, русыми кудрявыми волосами, прямым носом и сжатыми очерченными губами. Но, что-то особенное, даже противоречивое было во взгляде Сергея Алексеевича. Глаза, да глаза, выделялись на непосредственном, открытом лице. В них была затаенная печаль, не исчезавшая, даже когда он улыбался. И было не объяснимо, как и почему она появилась у столь молодого человека. Поначалу, когда Сергей Алексеевич рассказывал что-то в коллективе (касалось ли это давно прошедших лет или настоящего), было видно его отношение, даже больше - чью позицию он так яростно отстаивал, это ее несколько пугало. В его голосе появлялась жесткость и непримиримость. Казалось, такие, как он, не остановятся ни перед чем в достижении своей цели. Но затем, когда Сергей Алексеевич переходил на другие темы, ощущение менялось. Он становился ближе и понятнее, рассказывая о своей малой родине, о родителях – деревенских жителях. Голос его был доверительно мягким, вызывая симпатии слушателей. Необыкновенность этого человека притягивала. Для мальчишек он служил живым примером и непререкаемым авторитетом, ну а девчонки втайне влюблялись в него, как в киношного героя. Но он был не придуманным, а настоящим, иногда настолько эмоциональным, что кому-то это могло показаться агрессивностью. Нет, конечно же, это была совсем не агрессивность, а неравнодушие и высокая гражданственность, предельная искренность и честность. В таких людях общество всегда остро нуждается, от чего жизнь этих представителей рода человеческого, как это часто бывает, не становится ни легче, ни проще, скорее, наоборот. Их разрывают противоречия, внешние и внутренние; они всегда мучительно ищут ответы на вопросы, не дающие покоя. И было бы неправильно думать, что они выбирали свою судьбу. Нет, это судьба выбрала их, сделав жизнь, поступки, необычное восприятие действительности единственно возможным способом существования. Именно такие люди в критические периоды выходят на авансцену истории, становясь несомненными лидерами, глашатаями вырвавшейся из забвенья правды. Столкновение с реальностью, как правило, трансформирует их. Из идеалистов-романтиков они превращаются в жестких реалистов, воспринимая свою работу в новых условиях как некое мессианство, как гражданский долг, который во что бы то ни стало они должны исполнить.
Так уж получилось, что мечтательная натура Стеши не осталась равнодушной к появлению человека, которого она, быть может, ждала всю свою жизнь. Да, она влюбилась в Сергея, долго сопротивлялась этому ранее неведомому чувству, но оно захватывало все сильнее и сильнее. И сил бороться с этим наваждением уже не было. Любовь ее была светла, чиста, но мучительна. Вслед за желанием оказаться рядом с ним, говорить, глядя в его глаза, чувствовать его дыхание, прикосновение, быть счастливой от осознания всего этого, приходило отрезвляющее чувство раскаяния и вины. Хотя в ее мыслях не было ничего плотского, пошлого. Скорее, это было желание души, которая долгие годы томилась от непонимания, грубости, животных чувств человека, с кем она по воле ли злого рока или собственной глупости связала свою судьбу. Она не любила своего мужа, от которого ничего доброго за эти четыре года совместной жизни не видела. Не любила, но вырваться из плена собственных представлений о долге, порядочности, достоинстве не могла. Будущую жизнь с Иваном видела без изменений, и от этого ей становилось тягостно и тошно. И все же Стеша позволила себе мечтать, в мыслях представляя то, чего, по ее понятиям, не могло быть в реальности. Часто, проверяя домашние задания учеников поздней ночью, поскольку дел домашних было невпроворот (и покормить скотину, и сварить ужин, и уложить спать маленького Павлушу), она неожиданно застывала над очередной тетрадкой, погружаясь в романтические грезы. Стеша представляла Сергея сидящим за столом с очередной книгой в руках. Однажды оказавшись вместе с ним в библиотеке, она увидела, какую стопу книг он набирает. Было видно, что в его книгочтении существует какая-то система приоритетов, что для него очевидно важно. Стеша тоже успевала читать, но чаще это были романы, книги для души и сердца, как компенсация за недополученное.
Она, отдаваясь грезам, мечтала, о чем они могли бы говорить, ей представлялся ход его мыслей. Сергей Алексеевич был настолько эмоционален, а внутренние переживания так сильны, что само его лицо выглядело, словно открытая книга. Это было захватывающее, интересное и волнующее зрелище. Тем более для влюбленного человека. Думая о нем, она нередко спохватывалась, начиная себя корить за свою запретную, по ее понятиям любовь, о которой, как она думала, он не имел понятия. Но потом находила слова, успокаивала и уговаривала себя в надежде, что о ее чувствах никому неизвестно, что она не навязывает себя, что это только ее тайна и ничья более. Хотя Стеше иногда казалось, что и Сергей как-то по-особенному к ней относится и часто, находясь среди коллег, смотрит на нее так, будто никого больше не существует, только он и она, и только ее мнение невероятно важно для него. Был случай, когда они неожиданно остались в учительской вдвоем, поскольку пришли ко второму уроку раньше положенного. Вначале воцарилось неловкое молчание. Стеша подошла к голландке, чтобы отогреть захолодавшие на морозе руки. Она стояла вполоборота к Сергею, видела, как он застыл, глядя на нее. Ни беременность, ни роды не испортили ее: она была той же Стешей, что и десять лет назад. Со стройной, женственной фигурой, зачесанными назад волнистыми темно-русыми волосами над высоким лбом. Ее мягкие черты лица с распахнутыми карими глазами и, словно припухшими, чувственными губами располагали к себе. На лице никогда не было видно ни фальши, ни кокетства. В ней, урожденной дочери плотника и колхозницы, ощущался непонятно откуда взявшийся аристократизм. Ее сдержанные, утонченные манеры, походка, умение одеваться, мягкий грудной голос без нажима и напора на собеседника, выдавали достоинство. Даже руки, годами испытывающие физическую нагрузку, где соприкосновение с водой, грязью, тяжестями ежедневно не изменили форму. Они были изящны, словно их обладательница кроме игры на пианино, ничем другим не занималась. И это было удивительно: деревенские женщины с годами меняются и не в лучшую сторону. Жизнь закрепляет другие качества, с которыми легче выживать. Стеша услышала резкие шаги Сергея, быстро повернулась и увидела протянутую к ней руку. Да, она много раз представляла, как это может случиться, но только в мыслях и не более. В ней что-то мгновенно сработало, и она, повернувшись к нему, шутливо сказала:
- Ну, вот и вы, Сергей Алексеевич, к моему удивлению, тоже боитесь мороза. Подходите, голландка еще теплая, а я уже отогрелась.
Он от неожиданности смутился и что-то невнятно и сбивчиво сказал про забытые дома перчатки. Стеша подошла к своему столу и стала перелистывать журнал посещений учеников. А Сергей так и остался стоять, прикоснувшись рукой к голландке. Затем прозвенел звонок и комната наполнилась голосами вернувшихся с урока учителей.
Меж тем жизнь деревенская катилась полным ходом со своими нескончаемыми проблемами и небольшими лирическими отступлениями. Всему было место – и радости, и горю, и курьезам. Рядом со Стешей, через дорогу, жила вдовая баба Варька Ликина, муж которой погиб еще в Отечественную. Она была работящей, смирной, неконфликтной женщиной. Но была у нее печаль, которая многие годы мучила ее. Это без вести пропавший сын Володька, который ушел служить в армию, но так и не вернулся домой. Мать писала письма в часть, где он проходил службу. Ей ответили, что сын ее отслужил и демобилизовался, настоящее местонахождение его неизвестно. Она писала и в другие инстанции, но так и не получила ничего утешительного. Так прошло восемнадцать лет. Варька никогда никому не жаловалась, хотя все знали о ее беде. Бывало иногда так: хоть и непьющей она была женщиной, но вернется в пустой дом из гостей, где выпила, чтобы душу облегчить, сядет на крыльцо и заплачет, заголосит своим сипловатым голосом, так что у прохожих душу судорогой сводит:
- Володенька, где ты, мой милый сыночек? Я тебя жду целую вечность, мне умирать страшно только по одной причине – боюсь не увидеть тебя. Родный мой, покажись мне хоть перед смертью…
И вдруг неожиданно, в середине лета, блудный сын вернулся без писем, без телеграмм. И село обомлело… Одни не верили, что он когда-нибудь заявится, другие - что и в живых-то его давно нет. Но Варька, увидевшая ступившего на порог сына, онемела, не в состоянии произнести ни одного слова. Слезы непрерывно текли по ее выцветшему неподвижному лицу. И лишь спустя несколько мгновений, осознав происходящее, рухнула перед ним на колени, обняла его за ноги и сдавленным, прерывистым шепотом беспрестанно повторяла:
- Во-ло-день-ка, Во-ло-день-кааа, Во-ло-деень-кааа…
Но реакция сына была на изумление скупой: ни слез радости, ни слов прощения. Сказал лишь сухо:
- Вставай, мать, не надо слез, я еще не умер.
Жестокосердию человеческому нет предела, но нет и оправдания. Как не было оправдания жестокости и цинизму Володеньки, чем бы он не занимался: скитался ли по тюрьмам или проматывал жизнь в разгулах и пьянстве, ведь он так ничего не рассказал о себе. Но Варька… Варька, конечно же, его простила. Бросила в прорыв все свои скудные материнские сбережения. Купила сыну одежду, обувь, организовала большое застолье. Он был готов пребывать в загуле бесконечно долго. Это была его стихия - загула до потери ощущения реальности. Сразу же нашлись сподвижники – Иван Бочин с дружками по увлечениям поддержал его. После двухнедельного пьянства непутевый сын в расстегнутой и завязанной на пупке рубашке, босиком вместе с таким же окружением ходил по пыльным сельским улицам и орал песни под раздираемую гармошку. Ободранное лицо Володьки по причине неоднократных падений, его колючий, не погашенный водкой взгляд исподлобья так и остался в памяти обескураженных односельчан. Вскоре он уехал. А Варька меньше, чем через год, умерла от рака горла. Володька приехал, но, кажется, не на похороны, а за наследством. Но поскольку, кроме полуразрушенного дома, наследства не оказалось, исчез на следующий день. С тех пор больше его никто не видел.
Сергей Алексеевич любил русское село, осознавая себя частью этого мира русичей. Будучи великолепным рассказчиком, он не проговаривал слова и тексты, а проживал жизнь своих героев с их радостями, бедами, трагедиями. Это поражало и впечатляло слушателей. Заканчивая свой рассказ, где главный герой погибает, Сергей Алексеевич так вживался в повествование, что казалось, и сам вот-вот погибнет. Он был максималистом с неиссякаемой жаждой справедливости и трагическим мироощущением.
Приехав в Стрелковскую школу, Сергей Алексеевич быстро освоился, был приятно удивлен слаженной, дружной работой коллектива, необычной чистотой не только в школе, но и на всей территории, что она занимала. Впрочем, и село, где он родился, провел детство и юность, было очень похоже на Стрелково. Та же песчаная местность, те же окружающие село леса. Очень похожа речушка в пологих песчаных берегах, блестящая в лучах солнца, словно серебряная. Может, оттого местные жители и назвали ее – Серебрянка?
В силу ли этих обстоятельств или иных, село он воспринял словно родное. И потом здесь случилось то, что наполнило его жизнь особым смыслом. Сергей Алексеевич влюбился, да так, что новое чувство поглотило его, не давая думать ни о чем другом. Объектом его страсти и тайного поклонения стала учительница начальных классов Стеша Бочина. Вообще по жизни он был влюбчивым человеком. Влюблялся часто, но ненадолго, быстро разочаровываясь. По молодости успел побывать в скоротечном браке, в непрочности которого винил только себя. Вспоминая прошлое, думал о том, что та его первая избранница была вовсе не плохой женой. Но не было к ней страсти, больших чувств, без которых семейная жизнь быстро закисает, становясь скучной и утомительной. Здесь же, случившееся выглядело иначе. Ему нравилось в Стеше все. В ней не было ничего надуманного, взятого напрокат. Да, именно такую женщину он хотел видеть своей женой, именно об этом он мечтал. Любовь в нем пульсировала, не давая покоя. Только вот проблема: он не знал, как поступить в этом случае. Во-первых, она - замужняя женщина и растит маленького сына; во-вторых, он ни разу не заметил, чтобы Стеша как-то по-особенному с ним разговаривала, либо смотрела на него. Нет. Она со всеми была одинаково приветливой и доброжелательной. И потом, они работали в одном коллективе, жили в селе, почти что в одной большой семье, где любая тайна очень быстро становится достоянием всех. Их встречи в школе проходили на глазах коллег, когда они перекидывались по тому или иному случаю несколькими фразами и только. И лишь однажды случилось так, что они оказались вдвоем в учительской. Сергей понимал, что это тот самый случай, когда может признаться ей в своих чувствах. И, хотя в отношениях с прекрасным полом в прежние времена он не был особенно щепетилен (все происходящее было само собой разумеющимся, без сбоев и неожиданностей), здесь, оставшись с ней один на один, он вдруг оробел, не зная, с чего начать разговор. Она казалась ему недоступной, и он со своими признаниями боялся выглядеть смешно и нелепо. Сергей потерял счет времени: минута прошла или час – он не мог сказать. Но, собравшись с духом, все же двинулся вперед, не видя перед собой ничего, кроме фигуры любимой и желанной женщины. Но она опередила его, повернувшись к нему, как показалось, с дежурной улыбкой и предложением подойти к голландке согреться. Он подошел к печке машинально, дотронулся до нее, не чувствуя ни тепла, ни холода. Сказал первое, что пришло в голову о забытых дома перчатках, хотя они вызывающе лежали на столе, и она это видела.
С шумом один за другим заходили учителя. Кто-то из них, увидев Сергея, спросил:
- Уж не заболели ли вы, молодой человек? Что-то вид не здоровый, да и к печке вас тянет.
- Нет, нет, - сказал Сергей, приходя в себя, - все в порядке.
И, возвращаясь к своему столу, увидел лицо Стеши: она смотрела на него, глаза ее были печальны.
Беда, когда бы ни постучалась, застает нас врасплох. Мы не желаем соглашаться с неизбежным. Мучаемся и готовы цепляться за любую возможность оспорить случившееся, думать о том, что это ошибка. У Стеши заболела мать. В последние месяцы она осунулась, похудела, часто прикашливала, хотя продолжала заниматься Павлушей, больше было некому. Родители Ивана жили в соседней деревне за несколько километров от Стрелково и видели внука довольно редко. У матери с дочерью были доверительные отношения. Анна, так звали мать Стеши, не вмешивалась в ее семейную жизнь, хотя выбор дочери изначально не одобряла. Сочувствовала, глядя на отношение мужа к жене, переживала за дочь, но с назойливыми советами не лезла. Говорила лишь:
- Каждому человеку уготована своя судьба, и только он сам может ей распорядиться по своему усмотрению.
Стеша видела, что матери недужится, уговаривала Анну поехать в больницу обследоваться. Но та отказывалась, просила не расстраиваться:
- Устала я просто, дочь, да спина у меня болит. За свою жизнь столько перетаскала на ней - не каждой лошади под силу, немудрено, что она не выдержала. Ты мне лучше помни вот здесь, меж лопатками, да мазью натри, я давеча из медпункта принесла.
Стеша разминала ей спину, втирала мазь, но улучшения не наступало, становилось только хуже. Да еще день и ночь начал мучить сухой кашель. Стеша поняла, что откладывать дальше нельзя, нужно ехать в больницу в райцентр. Автобусы, по причине вопиющего бездорожья, не ходили в Стрелково, а лишь до соседнего села, которое располагалось в 10 километрах. Эти километры бездорожья были большой проблемой и головной болью для отделения совхоза, поскольку весной и осенью отдельные участки дороги с трудом преодолевали даже трактора. И десятки студентов оттаптывали эти бесконечные версты в жару и холод еженедельно.
Доставить заболевшего сельчанина в больницу можно было ну разве что гужевым транспортом. При школе существовало подсобное хозяйство, где главной вспомогательной силой была лошадь. Конюх Гаврила, расторопный мужик с морщинистым лицом и вечно слезящимися глазами, подъехал к дому Анны раньше положенного, было еще совсем темно. Хотя Анна и Стеша были уже готовы. Всю ночь мело, и на дороге на открытых местах образовались снежные заносы.
- Сильно не разгонишься, - пояснил Гаврила, - уж лучше мы пораньше двинемся.
Стеша помогла матери усесться в розвальни, укрыла ее тулупом, сама уселась рядом. Гаврила, тронул лошадь, которая, скрипя повозкой, шагнула в темноту уходящей ночи. Уже светало, когда подъехали к остановке, полупустой автобус стоял на месте. Гаврила остался ждать либо их вместе, либо, если мать положат в больницу, одну Стешу. А они менее, чем через час прибыли в райцентр. Добравшись пешком до поликлиники, Стеша взяла амбулаторную карту Анны в регистратуре, и, поднявшись на этаж, они уселись в очереди на прием к терапевту. Коридор в поликлинике был узкий, плохо освещенный, с рядами стульев вдоль стен, выкрашенных серой краской и пестреющими плакатами, предупреждавшими о всевозможных болезнях, которые, казалось, уже были у многих ожидавших приема. Люди, сидевшие в очереди, разговаривали шепотом, что делало атмосферу напряженно-тягостной, а ожидание бесконечно долгим.
Терапевт, пожилая женщина с выбивающимися из-под белого колпака прядями седых волос, терпеливо внимала жалобам Анны. Попросив снять кофту и нижнюю рубашку, долго слушала фонендоскопом. Потом, присев за стол, быстро что-то написала и, подав Анне, сказала:
- Одевайтесь и идите в рентген кабинет, а потом снова приедет ко мне.
Стеша с нетерпением ждала мать. Едва та появилась, она торопливо спросила:
- Ну, что сказал тебе доктор, мам?
- Да, вот, дал еще бумажку на рентген.
На удивление, очереди в рентген кабинет не было. Анне сделали снимок грудной клетки. Рентгенолог сказал Анне, чтобы шла к терапевту, а снимок с описанием он сам принесет. Спустя некоторое время рентгенолог быстро прошел в кабинет терапевта, неся еще не высохший снимок, и также спешно вышел. Анну вновь пригласили в кабинет. Доктор спросила:
- Вы одна приехали?
- Да, нет, с дочкой, она тут, рядом, за дверью.
- Вы подождите в коридоре, а он пусть войдет, я ей объясню, как нужно будет Вас лечить.
Анна вышла из кабинета и, обращаясь к дочери, растерянно сказала:
- Стеш, доктор хочет с тобой поговорить о моем лечении.
Стеша вошла в кабинет, доктор что-то писала, не отрывая головы, лишь кивнула, сказав:
- Присаживайтесь.
Затем сокрушенно покачала головой, словно за многие годы работы так и не смогла привыкнуть к человеческому горю.
- Сообщение у меня для Вас будет тяжелым, я не стала говорить это вашей матери, чтобы не травмировать ее этим, поэтому владеть информацией будете вы. У нее центральный рак правого легкого в последней стадии, с метастазами в позвоночник. Помочь ей уже невозможно, а вот облегчить страдания мы обязаны. Жить ей осталось совсем немного – два-три месяца. У нее скоро начнутся сильные боли, и нужно будет колоть обезболивающие – наркотики и еще кое-что симптоматическое. Это могут делать у вас в селе работники медпункта или вы сами, если умеете.
Сказанное доктором ошеломило Стешу, закружилась голова, внутри все сжалось и заныло от боли за самого близкого человека, от невозможности помочь ему, от осознания стремительного, мучительного ухода матери.
Доктор, видя, как побледнела Стеша, пыталась ее успокоить:
- Не переживайте так сильно, голубушка, все мы смертны, жизнь часто ставит нас перед фактом без выбора. Будете так реагировать, плохо будет всем. Если же хотите хоть как-то помочь матери, держитесь. Это все, что в таком случае остается. Хотите, я вам нашатырный спирт дам на ваточке, а то, не ровен час, упадете.
Нет, - отрицательно покачала головой Стеша, - я справлюсь, простите меня, я обязательно справлюсь.
- Ну, вот и хорошо, идите и подождите в коридоре, сестра вам принесет рецепт, он подписывается не только мной одной, но это быстро. Лекарство получите здесь, в аптеке внизу.
Стеша, на мгновение остановившись, открыла дверь в коридор, осознавая начало новой реальности, хотя до конца еще не представляла, как сможет со всем этим справиться. Она подошла к матери и нарочито бодро сказала:
- Ну, все, мам, доктор объяснила мне, как нужно будет лечиться, сейчас мы получим лекарства, ты уже здесь примешь таблетки и поедем домой. Все будет хорошо.
Обратная дорога в автобусе пролетела для Стеши незаметно, она была погружена в безысходные мысли. Приобняв сидящую рядом мать, искала утешительные слова, произнося их, вновь замолкала. Анна понимающе кивала, убеждала, что ей стало лучше, вот и кашель унимается, и боль как будто поменьше.
- Спасибо тебе, дочка, куда бы я без тебя, - говорила она, с любовью и надеждой глядя на Стешу. На лице ее появился румянец, она расстегнула свою плюшевую жакетку, которую одевала только по праздникам, спустила на плечи клетчатую шаль, подаренную еще Павлом, и о чем-то задумалась, крепче прижавшись к дочери.
Гаврила их ждал на том же месте, молча усадил обеих, спросил лишь:
- Ну, что сказали доктора?
Стеша поспешно ответила за мать:
- Лечение назначили, которое обязательно поможет, нужно время.
Поверил ли Гаврила сказанному или не поверил, сказал лишь:
- Ну да, ну да, доктора, они свое дело знают.
Лошадь бежала домой, как это всегда бывает, быстро. Да и дорогу за день накатали так, что она местами поблескивала. Анна была рада возвращению домой, в родные стены, к которым привыкла. Не снимая верхней одежды, прилегла на постель и, утомленная событиями дня, задремала. Изба за целый день выстыла, и Стеша затопила печку, молча сидела возле нее, машинально подкладывая дрова, и пристально глядя на огонь. Невыносимая тоска из-за невозможности изменения хода событий, помощи родному человеку, милой мамочке, разрывала сознание Стеши на части. Одно ей было ясно, что уход матери не должен быть омрачен ее думами о бессмысленности прожитой жизни, о ненужности никому и ничему. Она непременно должна видеть и чувствовать свою необходимость, любовь близких, ради которых она жила.
В спешке, суете каждодневных забот мы часто забываем, что близкие люди нуждаются в нас, в наших добрых словах, и не в связи с каким-то особым случаем или поводом, а просто так, только потому, что они есть. Не успеем это сделать при жизни, неизбежно наступит время горьких сожалений и раскаяния, которые не оставят нас до самого последнего часа.
Мы бежим по жизни, не оглядываясь, не останавливаясь, не думая о том, что каждое мгновение – единственно, неповторимо, просто и трогательно, как нежное дуновение ветра; что эти мгновения и есть самое ценное и восхитительное, что даровало благоволившее до сих пор провидение. И уносят они, эти мгновения, наши чувства, мечты, нереализованные желания, горечи и потери в бесконечность, образуя полноводную реку из сонма грядущих и уходящих человеческих судеб. Нам кажется, что все главное, ради чего мы пришли в этот мир, еще впереди, и стоит только захотеть – уходящее вернется, ведь оно настолько близко в наших воспоминаниях и ощущениях, что невыносимо щемит душу при каждом погружении в прошлое. Но однажды остолбенеем от мысли, осознав, наконец, что пробежали очень много из отмерянного нам. Иллюзия бесконечности бесследно исчезнет, а образовавшуюся пустоту заполнит некая временная субстанция с четко очерченными границами. Забеспокоится душа, и судорожно замечутся мысли, протестуя против случившегося, в отчаянии цепляясь за каждый миг и в бессилии отпуская его, как нечто непосильное и неподъемное.
Холодное отчаяние, в котором пребывала Стеша последние часы, постепенно сменялось мыслями о своем долге перед человеком, которого она так сильно любит, не по обязанности дочери перед матерью, а по духовной близости, родству душ, которое ничем заменить нельзя. Да и внешне Стеша очень походила на Анну в молодости. Она часто просматривала фотографии матери, где та запечатлена в лучшие годы своей жизни, и находила поразительное сходство с собой. Стороннему человеку могло показаться, что это одно лицо. Хотя и характерами дочь и мать были схожи. Мать прожила непростую, насыщенную лишениями и тяготами жизнь неизбалованного сельского человека, но не огрубела душой, не озлобилась в связи с неудачами, которые, конечно же, были. Очень жалела людей и, даже когда они совершали недостойные поступки, пыталась найти им оправдание. В селе люди как на ладони: живут бок о бок десятилетиями, и невозможно выглядеть добрым, если в душе твоей гнездятся совсем другие чувства. Анну уважали за справедливость, добро, за нежелание сплетничать, за житейскую мудрость, и это было заслуженно.
Стеша очнулась от раздумий, услышав, как мать застонала, пытаясь встать с постели. Увидев дочь, она виновато сказала:
- Не знаю, как это получилось, Стеш, но я заснула, хоть в последнее время плохо сплю. А тут – на тебе, даже сон успела увидеть. Приснился мне отец твой, я его уже давно во сне не видела. Будто стоит он в поле и что-то кричит мне, словно важное сообщить хочет, и рукой машет, к себе подзывает. Что он кричал, я так и не расслышала, но бежала к нему изо всех сил, даже сердце до сих пор колотится. Бегу, а он не становится ближе, а потом и вовсе исчез, а я так поговорить с ним хотела. Вот, даже расстроилась из-за этого, - сказала она, чуть не плача.
У Стеши сжалось сердце, но она быстро оправилась:
- Мам, говорят, что люди умершие снятся к перемене погоды, ведь март уже, скоро подуют теплые ветра, наступит весна, и жизнь станет веселее. Ты ведь любишь весну?
Анна, услышав голос дочери, успокоилась, встала с постели.
- Стеш, а жарко-то как, я даже вспотела, - сказала она, снимая с себя жакетку. – У нас дома даже не весна, а настоящее лето. Я тепло люблю. Дочк, - спохватилась вдруг Анна, - мы ведь с тобой голодные, я еще рано утром картошку сготовила, давай покушаем, у меня и грибочки есть соленые и даже вишневая наливка от гостей осталась, давно уже стоит, по рюмочке выпьем.
- Конечно, мам, я сейчас картошку разогрею и стол накрою, только наливка за тобой, - сказала она, шутливо улыбаясь.
Похлопотав, собрали стол, выпили по рюмочке наливки, потом еще по одной. Долго говорили, вспоминая прошлое. Только будущего не касались, то ли умышленно, то ли до этого дело не дошло. Анна размякла, расслабилась:
- Хорошо мне с тобой, дочка, спокойно, только с отцом твоим раньше так было, - и вновь в ее глазах блеснули слезы.
- Мамочка, не надо слез, я ведь с тобой и никогда тебя не оставлю одну, - проникновенно произнесла Стеша, а у самой ком в горле застрял.
Потом поговорили о Павлуше, и Анна сказала:
- Ты его приводи завтра ко мне. Кто же с ним будет? Ведь всем некогда.
- Да, мам, засиделись мы, а мне ведь пора домой. Как там Павлуша? Иван с ним оставался, отпросился на работе.
Она встала, оделась и перед уходом подошла к Анне, обняла ее и вновь произнесла, как заклинание, чтобы успокоить и себя и мать:
-Все будет хорошо, мам, все будет хорошо…
Ушла, сказав напоследок, что завтра с утра перед работой обязательно забежит.
Уже начало темнеть. Стеша подошла к дому, который словно не ждал никого: света в окнах не было, дверь была приоткрыта. Со двора доносилось беспокойное мычание коровы.
-Ну, вот, не кормлена и не доена, видимо, хозяину не до этого было.
Она вошла в дом, в прокуренном воздухе висел запах перегара вперемешку с ароматами перекисшей капусты и другой снеди. Щелкнув выключателем, увидела стол, заляпанный остатками недавнего пьяного пиршества. Недопитая бутылка с мутной жидкостью возвышалась среди хаоса, как главный аргумент стола, несколько опустошенных стояли тут же, рядом, на подоконнике. На диване в кирзовых сапогах, развалившись, храпел Иван, не реагируя ни на включенный свет, ни на вошедшую жену. Стеша, открыв дверь, прошла в переднюю. На кровати поверх одеяла, свернувшись калачиком, спал Павлуша. «Видно, без папани уснул», - подумала она. Достав из шкафа одеяло, накрыла сына, присев рядом, смотрела на его личико, улыбалась и гладила. Павлуша неожиданно проснулся:
- Мамочка, я так долго ждал тебя, соскучился и кушать хочу. – Он крепко обнял Стешу маленькими ручками за шею и долго не отпускал.
- Павлушечка, - шептала Стеша, - я тоже по тебе соскучилась, мой маленький, день длился целую вечность. Сейчас я подою корову и напою тебя молочком, ты подожди, миленький.
- Хорошо, мамочка, я буду ждать, - охотно согласился Павлуша.
Стеша напоила корову, принесла ей сено и, быстро подоив, вернулась в дом. Павлуша ждал, сидя на кровати.
- Сейчас, сыночек, я только процежу и напою тебя самым вкусным молочком, - ласково приговаривала она.
Налив из процеженной бутыли в большую алюминиевую кружку, подала сыну. Он жадно пил, закрыв глаза, а, допив, подал Стеше пустую кружку и сказал:
- Я буду спать, мамочка.
- Спи, моя радость, а я сейчас затоплю печку, немного приберусь и приду к тебе, будем спать вместе, - прошептала Стеша и принялась за работу.
Утром, едва забрезжил рассвет, Стеша уже была на ногах. Растопила печь, управилась с хозяйством, приготовила завтрак. Делала это быстро, как заведенная. Казалось, тело само движется, машинально повторяя то, что делало изо дня в день сотни раз подряд. Мысли были нерадостные: о матери, дела которой были безнадежны, и осознание этого угнетало так, что силы покидали Стешу. Мысли, как гвозди, вонзались в душу, не давая успокоиться. Встрепенулась вдруг, вспомнив, что не спустила корове сено с сушила. Накинув телогрейку, вышла во двор, поднялась по лестнице на сеновал, сбросила вниз сено, и, уже спускаясь, скользнула по вылетевшей ступеньке, упала, больно ударившись коленом о мерзлую землю. Заплакала от боли и обиды: «Несправедливо все, что происходит в моей жизни, - думала она. – Чем заслужила? Жила по заповедям божьим и человеческим: не лгала, не подличала. За что же так?» Но внутренний голос успокаивал ее: не кисни, не ты одна такая, весь мир так живет, беда приходит ко всем. Так уж все устроено. И если не хочешь сломаться и пропасть – держись! Держись, даже если невыносимо тяжело.
Стукнула сенная дверь, и в проеме появилась помятая фигура Ивана. Скрипя мерзлыми досками крыльца, тяжело вздыхая, он протопал в глубину двора к отхожему месту, не замечая сидящую в темноте сарая жену. Стеша поднялась и, больно ступая, вошла в дом, скинув телогрейку, присела за стол. Вскоре вошел Иван, вид у него и впрямь был жалкий: небритое, потухшее, одутловатое лицо с мешками под глазами. Руки из-за сгорбленной фигуры, казалось, повисли еще ниже. Не глядя на жену, он опустился на диван и сидел, молча опустив голову. Стеша не выдержала:
- Какое событие на этот раз отмечал? С кем? Хотя какая разница, с кем, главный герой-то – ты. Слабеть, наверное, стал, даже сил не хватает допить. А о сыне маленьком ты подумал? Что он целый день был голодным? Ты же отец!
Иван поднял голову и зло ответил:
- Обо всех думал и заботился. А за что и с кем пил, не твое дело. Лучше поставь на стол то, что осталось, и с тебя хватит.
Стеша не раз выслушивала подобные ответы Ивана и каждый раз замолкала, уязвленная и оскорбленная таким поведением мужа. Иван и в этот раз говорил умышленно грубо, чтобы не продолжать неприятный разговор. Но сегодня ее словно прорвало: она выговаривала ему с отчаянием и ожесточенностью, внутри ее что-то перевернулось и восстало против привычного хода событий.
- Послушай, мы живем с тобой достаточный срок для того, чтобы хотя бы понять и привыкнуть друг к другу, если ничего иного нет. Ты не можешь меня упрекнуть в том, что я плохая жена. Я была тебе верна, внимательна к твоим проблемам, в дома были чистота и порядок, даже если этот порядок ты в пьяном угаре растаптывал. Я готовила тебе пищу, обстирывала, считая это своей обязанностью. Наконец, у нас родился сын, это то, что должно было нас объединить по-настоящему, потому что в нем наше будущее. Но ничего подобного не произошло. Я не знаю, в чем причина твоей черствости, грубости, нежелания видеть очевидное. Может, ты родился таким, а может, жизнь тебя давила, что в характере твоем ущербность поселилась, которая никому житья не дает, в том числе и тебе самому? Сегодня у меня горе: мама заболела, рак у нее в последней стадии. Мне очень тяжело: и потому, что умирает моя мать, и потому, что она была единственным близким мне человеком, который понимал и принимал меня безоговорочно. Я не знаю, как буду жить дальше, мне больно и плохо.
Иван, не прерывая, сидел и слушал жену, которая высказала, как выплеснула, окатив его чем-то неприятно тяжелым. Стеша ждала от него понимания и участия, любого, пусть неуклюжего, какого угодно. Хотя, конечно, трудно ждать нежности от человека, который, быть может, и не знает, что это такое. Но он не может не понимать, что от него ждет человек, который вот уже пять лет, как его жена. Всего несколько слов поддержки… Иван подошел к столу, где стояла недопитая бутылка самогона, заткнутая пробкой из туго скрученной газеты, верхняя часть которой распрямилась и висела, словно поникший флаг. Торопился, хотел прильнуть к горлу бутылки, но на глаза попалась стоящая на лавке, рядом с ведром воды, кружка. Быстро вылил трясущимися руками оставшуюся сивуху и залпом выпил. Подошел к полке, отломив двумя пальцами уголок буханки, понюхал его и положил обратно. Вернувшись на прежнее место, достал из кармана помятую пачку сигарет «Прима», отыскал уцелевшую, чиркнул спичкой и затянулся. Затем, пуская под потолок клубы синего дыма, заговорил:
- Ты такая же жена, как все вокруг – не хуже, но и не лучше прочих. И делаешь в жизни ровно столько, сколько тебе положено. А я такой, каким родился и другим не буду, да и не хочу ничего менять, мне так удобно. Мать, говоришь, заболела? Это плохо, но все мы смертны. Сегодня – она, а завтра, быть может, - я, и ведь ничего изменить нельзя. Смерть нашего разрешения не спрашивает, приходит тогда, когда захочет. Рано или поздно у всех и всегда жизнь заканчивается одинаково. Вот я – тракторист, работаю в собачьих условиях: летом дохну от жары и пыли в кабинке этого гребаного трактора, а зимой в тридцатиградусный мороз ремонтирую эту кучу металлолома, лежа на снегу, да так, что пальцы примерзают, а сам потом неделями надрываюсь - кашляю, того и гляди легкие вылетят. Я не думаю, что долго жить буду, но и оплакивать заранее свою судьбу не собираюсь. Сколько проживу – все будет мое. И надо привыкнуть к мысли, что от твоего «хочу» или «не хочу» ничего в жизни не зависит. Все остальное – сантименты, только с толку сбивают, пользы от них никакой. А сын вырастет, сам найдет себе дорогу, и хорошо, если иногда будет вспоминать про мать и отца, и это уже много.
Иван замолчал, вдруг резко тряхнул рукой – недокуренная сигарета сильно обожгла даже его огрубевшие пальцы. Встал и, надевая на ходу телогрейку с шапкой, вышел в дверь, буркнув, не оборачиваясь:
- Я на работу.
Стеша сидела, переваривая услышанное. Хотя, в общем-то, ничего нового не прозвучало. Да, конечно, другим он не будет. А я - другой, и подстраиваться под него больше не хочу, - с досадой подумала она.
В передней избе послышался голос Павлуши:
- Мамочка, мамочка, где ты? Я тебя потерял.
-Здесь я, мой мальчик, мой миленький, - ласково произнесла Стеша, открывая дверь. - Как ты, мой сыночек, спал, какие сны видел? - Спрашивала Стеша, поглаживая сына по голове.
- Все хорошо, мамочка, и сны тоже были хорошие. Только я если тебя подолгу не вижу, мне бывает грустно.
- Сыночка, ты ведь взрослым становишься и, конечно понимаешь, мама обязательно должна ходить на работу, учить деток, которые чуть повзрослее тебя. Ведь ты тоже в школу скоро пойдешь, там и видеться чаще будем. Ты ведь меня понимаешь, Павлуша?
- Да, мамочка, понимаю.
- Ну, а раз так, давай кушать, я тебе лапшу молочную сварила. Ты ведь ее любишь? - Стеша усадила Павлушу за стол, покормила.
- Ну, а теперь собираться будем, к бабушке пойдем, она нас, наверное, заждалась.
На улице было еще довольно холодно. Стеша одела Павлушу в овчинную шубку, вязаную шапку с завязками, в теплые шаровары с начесом и маленькие ладные валенки, которые в начале зимы свалял сельчанин, большой знаток этого ремесла. Павлуша в таком одеянии был похож на маленького забавного медвежонка.
Сухой непрерывный кашель слышался уже возле дома матери. Анна ждала дочь, сидя на кровати, свесив ноги и опершись руками о край постели.
- Как ты чувствуешь себя, мам? – спросила Стеша, а у самой внутри все сжалось, она боялась услышать ответ, что ночью мать не спала из-за болей и кашля.
Но Анна сказала, что спала терпимо, и только под утро появился кашель, да побаливать стала спина, но печку все-таки она протопила.
- Я тебя сейчас уколю и таблетку дам, сразу станет легче, - заспешила Стеша.
Она вскипятила шприцы на электрической плитке, слила воду из стерилизатора, собрала шприц и, набрав промедол, уколола мать. Делать инъекции Стеша научилась еще в пединституте. Минут через двадцать кашель почти прекратился, боль отпустила. Анна повеселела и, давно заметив Павлушу, который успел раздеться и выкладывал игрушки из коробки на пол, сказала, что сейчас они с внучком играть будут.
- А в обед, Павлуша, я тебе кашу сварю.
- Ну все, мам, я пойду, а то опоздать могу. В перерыве сбегаю в медпункт, что бы фельдшер тебя проведал, ладно?
- Иди, иди, дочь, мне совсем стало легко, хоть на работу устраивайся, - произнесла с улыбкой Анна.
Школа находилась на возвышенности в километре от дома. Стеша спешила, чтобы не опоздать к началу уроков. Для нее это было важно, она считала невозможным прийти не вовремя к ученикам. Когда она вошла в учительскую, до начала уроков оставалось еще целых пятнадцать минут. Собрав все необходимое, вышла в коридор и тут же столкнулась с Сергеем.
- Доброе утро, Стеша, - тихо произнес он.
- Здравствуйте, Сережа, - в тон ему ответила она.
Сергей обрадовался такому ответу, ведь она никогда не называла его по имени. Сердце стукнуло гулко, как колокол, в такт мыслям, которые забегали наперегонки друг с другом, до конца не веря и не осознавая, что, может быть, это другая жизнь неожиданно постучалась или очередная иллюзия, когда желаемое выдается за действительное. Сергей шел по коридору, как всегда, быстро, однако, если бы кто-то увидел его лицо в эти секунды, то удивился бы: на нем были смятение и растерянность. Понимая, что не может войти с таким видом в класс, на мгновение задержавшись, внутренне собрался, как он это делал перед боксерским поединком, шагнул к двери с табличкой «7Б класс». Переступив порог, обвел взглядом вставших учеников, приветливо поздоровался и, сделав знак рукой, сказал: «Садитесь». Не открывая журнала, спросил:
- Какую тему мы сегодня разбираем? Ну вот ты, Николай Макаров, что к сегодняшнему уроку готовил?
Колька, вихрастый, белобрысый мальчишка, говорун и заводила неуемных детских забав, вскочил и быстро произнес:
- Восстание под предводительством Емельяна Пугачева.
- Да, именно так, восстание Пугачева, - констатировал Сергей Алексеевич. – Тема эта необычайно интересна не только тем, что крестьянская война имела огромный размах, охватив треть российской империи, но, может быть, главным образом, тем, что отразила смысл бытия русского человека, который во все времена был готов терпеть лишения ради блага государства, не жалея себя во имя Великой цели. Но тот же народ, доведенный до отчаяния вопиющей несправедливостью жизни, своим скотским положением, мог восстать против государства, которое совсем недавно неистово защищал. А для нас, живущих в этом селе, интересно то, что отряды Пугачева проходили и по нашей местности. Здесь, в двух километрах, находится стоянка пугачевских войск, вернее, то, что от нее осталось. Ныне это место называется Городок. Несмотря на то, что прошло уже два столетия с того времени, но до сих пор на мысу, окруженном оврагами и поросшем деревьями-великанами, еще помнящими Пугачева, сохранились редуты, обвалившиеся землянки. И сельчане, побывавшие там, находили медные монеты, наконечники стрел, сломанные сабли, несколько пушечных ядер и другие признаки пребывания восставших. Мы с вами обязательно посетим эти места. Наше занятие построим так, что это не будет урок в обычном понимании – вопрос-ответ. Давайте все вместе погрузимся в то время, почувствуем его и поймем причины народного гнева и его праведность. И для меня, вашего учителя, самым важным будет понимание вами этого периода русской истории, потому что все мы – русские люди. И, как дальние потомки, помним о них, замученных, растерзанных, казненных. Помним потому, что они – часть нашей истории, нашего народа, у которого есть и, надеюсь, никогда не исчезнет историческая память, иначе все, что они делали, за что умирали, будет безвозвратно утрачено.
Урок действительно получился необычным, казалось, события далеких лет переместились сюда, в этот класс, затерянный в сельской глубинке. И дух этих грозных и трагических событий овладел сердцами маленьких граждан Великой страны. Не было равнодушных, глаза и лица рассказчиков и слушателей были единым организмом, сострадающим, ненавидящим и жаждущим справедливости.
На минуту в класс заглянула директор школы Валентина Григорьевна, да так и осталась до конца урока, тихо присев за последнюю парту, где пустовало место. Характер у Валентины Григорьевны был довольно сложный. Ее внешний вид словно подтверждал это: высокий лоб с зачесанными назад седыми волосами, волевой голос, аскетизм в одежде действовал и на сотрудников, и на учеников магически. Она не терпела разгильдяйства даже в самых малых его проявлениях. Была требовательна к коллегам до педантизма. Советскую идеологию воспринимала как священное писание, но не из шкурных соображений, а по внутренним, глубоким убеждениям. Очень ценила талантливых людей и могла им простить то, что другим не простила бы ни при каких обстоятельствах. Но все эти качества директрисы не обижали людей, поэтому коллектив был довольно дружный. Героем урока, конечно же, был Сергей Алексеевич, он дополнял рассказы учеников подробностями, которых не было в учебниках. А когда коснулись предательства, пленения, Пугачева, Сергей Алексеевич рассказывал обо всем этом так проникновенно и убедительно, словно был участником тех событий, а может быть, и больше – дух Пугачева вселился в него и неистовствовал на протяжении всего урока. С надрывом говорил об истязаниях и казни Пугачева, так, что на глазах впечатленных учеников поблескивали слезы.
- Предательство – свойство человеческой натуры, жаждущей выторговать свои сребреники. Для иных не важно, кого и как предавать, важна внутренняя готовность к этому. Спрос рождает предложение, - с отчаянием и ненавистью выговаривал Сергей Алексеевич. – Что бы нам ни говорили, но роль личности в истории велика, пусть даже эта личность востребована временем. Личностей много, а история выбирает одну – самую достойную. Таким и был Емельян Пугачев. Истязания не сломили его духа. Во время казни стоял лютый мороз. Пугачев был бледен, глаза горели, он кланялся на все четыре стороны, произнося: «Прости, народ православный». Народ сострадал молча. Пугачев был четвертован. Семья его (жена и трое детей) пожизненно были заточены в каземат. Дом, где родился Пугачев, Екатерина приказала сжечь, станицу Зимовейскую, малую родину Пугачева и другого лидера восстания, произошедшего столетием ранее, Степана Разина, перенесли в другое место и переименовали. Имя Пугачева по указанию царицы было предано «вечному забвению и глубокому умолчанию».
Сергей Алексеевич на минуту остановился, переводя дух и вглядываясь в лица потрясенных учеников. Казалось, он завершил свой рассказ, свое видение событий прошлого. Но неожиданно продолжил:
- Чего хотели восставшие люди? Был ли Бог в их душах? Хотели они не больше, не меньше – царства справедливости, и Бог в их душах, несомненно, был. Их Бог был в правде, в человеческом достоинстве, в желании защитить своих близких. И они это сделали. Были ли жертвы напрасными? Нет, они были абсолютно оправданы. Это были первые шаги к свободе тех, кто пришел вслед за ними. Сегодня мы знаем это точно.
Сергей Алексеевич взглянул на часы и, сожалея, сказал:
- На сегодня это все, следующая тема написана на доске, запишите ее в свои дневники.
Обычно окончание уроков бывает шумным. Сегодня же ученики молча шелестели страницами дневников, потрясение услышанным не прошло. Сергей Алексеевич вышел в коридор, его окликнула шедшая вслед за ним Валентина Григорьевна.
- Сергей Алексеевич, я и раньше была высокого мнения о вашем профессионализме, но сегодня, как и ваши ученики, просто потрясена, да так, что не могу в себя прийти, – и, улыбнувшись, продолжила. – Если все и дальше так пойдет, то ученики, кроме истории, ничего не захотят знать. А если серьезно, как педагог педагогу скажите – это игра для пользы дела или что-то другое?
Лицо Сергея Алексеевича посуровело:
- Нет, это не может быть игрой, было бы цинично так поступать с чувствами людей, тем более с такими чистыми, неокрепшими душами. Это, конечно, другое. Это мои убеждения, пожизненные. Если представить, что они, эти убеждения, по какой-то причине покинут меня, вслед за ними перестанет существовать как личность Перегудин Сергей Алексеевич, а потом и его физическая сущность. Думаю, что это выглядит так…
Валентина Григорьевна выслушала внимательно, а потом, чуть помолчав, сказала:
- Сергей Алексеевич, все мы, педагоги, делаем одно дело, кто-то лучше, кто-то хуже. Но вы не попадаете ни под одно из этих определений. Вы – особенный, наверное, потому, что очень сильно личностное начало. Позвольте выразить восхищение вашим профессионализмом и уважение вам, как личности. Спасибо, - Валентина Григорьевна пожала руку смущенному Сергею Алексеевичу, и они направились в учительскую.
Стеша целый день была в тревожном ожидании. В большой перерыв сбегала в медпункт, отдала заключение и рекомендации врачебной комиссии, выданные матери. Фельдшер, Аксинья Михайловна, умудренная опытом женщина, случалось, и роды на селе принимала, и тяжелых больных лечила по назначениям, в общем, от рождения до смерти все люди села были у нее под наблюдением. В помощниках ходили моложавая акушерка Люся и две пожилые санитарки. Аксинья Михайловна прочитала заключение и, сокрушенно покачав головой, сказала:
- Я буду заходить к ней каждый день, сколько потребуется. А ты, милая, держись, трудно тебе будет, ох, трудно. Тяжело терять мать, сама через это прошла. Хочется тебя утешить, а нечем. Будь сильной, могу сказать только это, наверное, уже многие говорили. Но это в таком безвыходном положении поможет сохранить и свое здоровье, а то ведь занедужишь, знаю я эту тоску проклятущую.
Аксинья Михайловна прижала Стешу к себе, погладила по голове:
- Иди, милая, и не унывай, все мы – человеки, из одного теста сделаны: приходим в этот мир и уходим, кто раньше, кто позже. Не все знают, зачем приходили: кто дела делать, а кто небо коптить. А мать твоя Анна всю жизнь работящая была, только такой ее и знают. Ну, иди моя хорошая, а я скоро навещу Анну.
Стеша провела два оставшихся урока и заспешила к матери. Ей хотелось если не быть, то хотя бы казаться спокойной и выдержанной. Но давалось это не просто. Внутри все сжималось и не отпускало. Войдя в дом, Стеша увидела Павлушу, сидящего на деревянной лошадке. Анна с наброшенной на плечи шалью стояла у электрической плитки и что-то готовила. Увидев дочь, обрадованно сказала:
- А я тебе картошечку сготовила. Павлуша недавно кашу пшенную поел.
- Ну, зачем ты, мам, я сама все приготовлю, ты бы лучше отдыхала.
- Да я много отдыхала. Вот фельдшерица приходила, трубкой своей слушала, потом укол сделала и таблетку дала. Мне опять полегчало, а я без дела сидеть не могу, ты сама знаешь.
Вместе поужинали, и Стеша засобиралась домой:
- Мужа кормить надо, а то без меня исхудает, - засмеялась она недобро.
Подумала с неприязнью: «Наверное, опять пьян. Для него это стало обычным делом».
Павлуша по дороге домой рассказал, в какие игры он играл.
- А бабушка, вдруг сказал он шепотом, остановившись, - плакала. А потом пришла тете в белом халате, сделала ей укол, и бабушка успокоилась.
Стеша взяла Павлушу на руки, поцеловала:
- Все-то ты у меня понимаешь, мой мальчик. Жалко тебе бабушку? Она ведь болеет.
- Очень жалко, она добрая, любит меня и я ее тоже.
Открыв замок, висевший на входной двери, Стеша с досадой толкнула дверь, задев стоящее пустое ведро, которое покатилось по сеням, загрохотав ржавыми боками.
- Здесь нас никто не ждет. Но мы и не будем горевать по этому поводу, не будем, - произнесла она как-то отстраненно.
- Что ты сказала, мамочка? – переспросил Павлуша.
- Это я, сыночек, про себя, не обращай внимания. Сейчас мы с тобой поужинаем, я немного приберусь по хозяйству, и будем читать интересную книгу, какую сам выберешь.
Уже было прибрано по хозяйству и Павлуша крепко спал, раскинув ручки, умиротворенно и спокойно. Маленькие веснушки на его лице выглядели трогательно. Стеша поправила сбившееся с кровати одеяло (Павлуша всегда сбрасывал перед тем, как заснуть). Погасила свет, легла рядом. Сон не шел. На душе было неуютно и тоскливо. Перед глазами стоял печальный облик матери, родной мамочки, расстаться с которой не было сил. Нет, иногда ей казалось, что она смирилась с предстоящим уходом Анны, пребывая какое-т время в состоянии оцепенения от неотвратимости надвигающейся беды. Потом сознание вновь возвращало ее в реальность. Коллеги сочувствовали ей, словом или жестом пытались поддержать. Валентина Григорьевна пригласила к себе в кабинет и заговорила с ней не как директор, а как товарищ, понимающе и участливо:
- Стеш, если нужно будет время, говори, мы тебя подменим на уроках. Знай, что мы рядом и в любую минуту готовы прийти на помощь.
А Сережа, любит, любит ее, она давно это видит. Нет, она нуждается в его чувствах, его нежности. Ее душа истосковалась по нему и больше не боится признаться себе в этом. Она так хотела бы прижаться к нему, забыться хоть на мгновение. Нет, это не были мысли молодой женщины, лишенной мужского участия и внимания. Это была первая любовь Стеши, пусть запоздалая, но чистая, безгрешная, готовая к жертвенности. Она не знала, во что выльются ее чувства, как будут развиваться события, но была счастлива от одной мысли, что тот, ради которого она готова жить и умереть, находится рядом, где она может его видеть, разговаривать с ним, и это для нее уже было очень много.
Сегодня, зайдя в перерыв в учительскую, Стеша услышала, как Валентина Григорьевна с восторгом рассказывала коллегам о своих впечатлениях от урока Сергея Алексеевича, посвященного Емельяну Пугачеву. Она была довольно скупым на похвалы человеком, а тут ее будто прорвало. Эмоции были такие, словно она с самим Пугачевым встречалась. Стеше было удивительно приятно слышать это о любимом человеке. А столкнувшись с Сергеем в коридоре, улыбаясь, сказала:
- Ну, Сережа, вы всеобщим любимцем становитесь, даже Валентина Григорьевна перед вашими чарами не устояла, так и голова закружиться может.
- Да, нет, Стеш, голова моя не закружится, я никогда не был падким на лесть. Конечно, мне приятно, что мои коллеги таким образом принимают меня и мое отношение к жизни. Да и любви многих мне не нужно, достаточно любви только одного человека, и вы его знаете. Хотите сделать меня счастливым человеком? Скажите – да!
Он говорил это сбивчиво, торопясь, но скоро осекся:
- Хотя, простите, что одолеваю вас своими чувствами и вопросами. Простите. Я знаю, у вас большие проблемы с мамой, очень сочувствую вам и хотел бы хоть чем-то быть полезным.
- Сережа, больше всего мне важно и нужно ваше участие, и я очень рада, что вы все это мне говорите, - произнесла Стеша, коснувшись кончиками пальцев его руки. – Я говорю это искренне и хочу, чтобы вы воспринимали это так.
Сергей изумленно вскинул глаза, не веря услышанному:
- Стеша, да...- начал он.
- Не надо, Сережа, если так дальше продолжится, то могут наступить необратимые последствия, мы и без того слишком долго в коридоре стоим, а вокруг много людей. Я благодарна вам за сказанное, для меня это очень важно, особенно теперь. Спасибо вам.
Она медленно повернулась и пошла по коридору, потом, спохватившись, вернулась и вошла в свой класс.
В сенях глухо стукнула щеколда, дверь с шумом отворилась. Спотыкаясь и матерясь, в темноте продвигался Иван. Нащупав дверь в избу, открыл ее, пошарив по стене, щелкнул выключателем. Не останавливаясь, прошел вперед, долго не мог зацепиться рукой за скобу, а зацепившись, рванул дверь на себя. Увидев в выхваченном светом проеме двери спящих на кровати жену с сыном, промычал:
- Ну, ладно…
Закрыв дверь, сбросил с себя верхнюю одежду на пол, долго шумел кастрюлями и чашками и, наконец, насытившись, не выключая свет, отвалился тут же на диван и вскоре захрапел, наполнив дом то усиливающимися, то слабеющими трелями. Когда пришел муж, Стеша не спала, но разговаривать с пьяным не хотелось. Подождав, пока он уснет, вышла в заднюю комнату. Убирать со стола после мужниной трапезы было противно. Она выключила свет и, плотно прикрыв дверь в переднюю, легла спать. Она устала от мыслей, переживаний, вопросов, на которые не было ответов. Долго ворочалась и, наконец, заснула тревожным и беспокойным сном.
Состояние Анны ухудшалось с каждым днем. Она почти не ела, все больше лежала, ослабевшая, исхудавшая, с пожелтевшим лицом, лишь иногда вставая, чтобы откашляться от того, что мешало дышать. Назначения врача исполнялись либо фельдшером, либо Стешей, но лекарства действовали теперь, по истечении почти двух месяцев, слабо и надолго не спасали ни от кашля, ни от боли. Павлушу уже к ней не водили. С ним сидела другая бабушка – Пелагея – мать Ивана, которую он привез от безысходности ситуации.
Однажды, когда Стеша в выходной день с утра находилась с матерью, состоялся разговор. Его начала Анна.
- Дочк, - обратилась она к Стеше, - нам нужно поговорить, уже пора. Я скоро помру. Ты меня послушай, - подняла она высохшую руку, чтобы остановить запротестовавшую дочь. – Дыху у меня нет, только откашляюсь, маленько отдышусь, и снова всю грудь забивает, а откашливаю – куски из меня вылетают. Вот ты мне сейчас укол сделала, мне хоть полегче стало и говорить могу, боль так не мешает. Конечно, я жизнь всегда любила, хотя она была всякая, и голодная, и холодная, и тяжелая. Не щадила нас: одна война чего стоит, столько людей погибло. В голод-то и лепешки из лебеды ели, хоть горькие и в рот не лезли, а ели, чтобы не умереть. И пахали на себе, и в колхозе за палочки работали. Все было. Но жила я для родителей, для мужа – отца твоего, а как ты появилась, то и для тебя. Очень тебя ждали вместе с Павлом. Не знали, кто будет, но хотели дочь. Ты росла, не огорчала нас, послушная, заботливая. Отец-то хоть не очень разговорчивый был, но души в тебе не чаял, да ты это и сама знаешь.
Стеша сидела рядом с матерью, бледная, по лицу катились слезы, хотелось зарыдать в голос, но держалась из последних сил. Анна продолжала:
- Я-то всю жизнь неграмотная, только вот читать и писать кое-как научилась, а ты-то у нас ученая. Я всегда гордилась тобой и считала, что Бог наградил меня за все тяготы, дав такую дочь. Отец-то твой рано помер, не успел внуку порадоваться. Я вижу, как люди к тебе тянутся, уважают. Это дорогого стоит. Все мы – люди земные, грешные, кто-то больше, кто-то – меньше, терпимы должны быть друг к другу, на этом и жизнь держится. Иначе – беда…
Видно было, что Анне трудно говорить, дыхание стало тяжелым. Стеша приподняла мать, подала ей свежий платок, чтобы та откашлялась. Анна долго и мучительно кашляла и, едва успокоившись, продолжила:
- А с мужем-то тебе не повезло. До сих пор не могу понять, как это так получилось, что ты выбрала его. На тебя и другие парни заглядывались, ты ведь у нас видная. Откуда и зачем он взялся, Иван-то? Специально, чтобы тебя сделать несчастной? Он тебя не любит, скажу даже больше – никого не любит, и самого себя тоже. Обида в нем какая-то на жизнь, на людей, будто ему чего-то важного не додали. Друзей у него нет, только те, с кем пьет, да и с ними часто одним и тем же заканчивается – скандалом и дракой. Он лучше не будет, с годами только хуже. И ты будешь с ним свой век мыкать. От этого и не могу спокойно умереть. Правду говорю, - перекрестилась Анна, - был бы с тобой другой человек, мне бы не было так мучительно помирать. Ведь все мы смертны. Сколько людей там полегло, - показала она в сторону кладбища. – Так уж мы устроены: живой думает о живом, и я думаю о тебе, пока жива. Ну, может Павлуша, будет твоей отрадой. Дай бог, чтобы это было так, по справедливости. А я-то буду помирать с вами в сердце и в мыслях, молиться буду за вас.
Анна замолчала, потом, малость погодя, произнесла:
- Устала я, дочь, отдохнуть хочу. Ты помоги мне повернуться на бок.
Стеша помогла матери, подложила сбоку подушку и с тяжелой душой уселась за стол. Анна вскоре заснула.
На следующий день Стеша отпросилась с работы и теперь круглосуточно находилась рядом с матерью. Анна уже почти не разговаривала, чаще лежала в полузабытьи, лишь иногда шепотом или знаками сообщала что-то вроде «пить», «встать». Твердую пищу не могла проглотить. Стеша поила ее киселем, компотом, отваром трав, которые еще накануне весной и летом сама Анна собирала, сушила и раскладывала по марлевым мешочкам, вкладывая внутрь бумажки с надписями – «от головы», «от кашля», «от ран». О последней траве Анна рассказывала, что это «заячья капуста», ее толстые водянистые листья плохо сохнут, но отвар из нее принимают как внутрь, так и снаружи при различных ранах, быстро их затягивает и восстанавливает силы. И действительно, когда Стеша поила мать отварами ее трав, казалось, ей становится легче, кашель унимался, дыхание становилось мягче, сон был более спокойным. Стеша успевала сбегать домой, проведать Павлушу, который всякий раз, увидев ее, безмерно радовался и спрашивал:
- Когда же ты насовсем придешь, мамочка? Мне без тебя грустно.
Стеша гладила его по голове и приговаривала:
- Подожди, сыночек, вот бабушке станет полегче, я приду, и мы, как прежде, будем вместе.
Свекровь всякий раз спрашивала о состоянии Анны, сокрушенно качала головой и приговаривала:
- Господи, помоги ей.
А, провожая Стешу, успокаивала:
- Ты не волнуйся за Павлушу, все будет в порядке. Он - мальчишка спокойный, мы с ним ладим.
С Иваном пути не пересекались: днем он был на работе, а желания проведать умирающую тещу у него, должно быть, не появлялось.
Так шел день за днем. Иногда проведать Анну приходили соседи или родственники. Стеша не замечала усталости, но на лице ее она была видна: глаза провалились в темных кругах, на лбу появились две вертикальные складки. Свой ночлег она устраивала на широкой деревянной лавке, подкладывая вдвое сложенное одеяло, подушку, накрываясь легким покрывалом. Для нее день и ночь смешались воедино. Она не могла точно сказать, спала ли все это время, взбудораженность не покидала ее. Она откликалась на каждое движение матери. Стон Анны воспринимался Стешей как сигнал тревоги: она быстро вскакивала, помогала тем, что было в ее силах, и вновь ложилась на лавку, пытаясь унять дрожь в теле и гулкое биение сердца. Свет ночью в комнате не выключался, но был приглушен прибитыми к потолку простынями. В субботу утром Анна скончалась… Дыхание ее еще с ночи стало шумным, прерывистым, почти клокочущим. Стеша не спала. Услышав стон матери, подошла к ней, присела рядом, взяла за руку. Анна открыла глаза, дыхание внезапно успокоилось. Она непонимающе обвела взглядом комнату, потом посмотрела на дочь. Анна пыталась что-то сказать, но у нее сразу это не получилось. Затем, собравшись с силами, прерывисто, словно по слогам, прошептала:
- Ус-та-ла я до-чень-ка, от все-го, ус-та-ла… Я вас всех лю-би-ла, а тебя – боль-ше, ты – осо-бен-ная… Прос-ти ме-ня и про-щай…
Рука Анны в миг стала безвольной, глаза в последний раз взглянули на дочь и, словно оторвавшись от того, что их держало, закатились под лоб. Жизнь Анны закончилась… Стеша оцепенела. Не было сил говорить, двигаться, плакать. Пустота заполнила пространство, казалось, внутри ее все сковало невыносимым холодом. Повинуясь инстинкту, она прикрыла ей веки и сложила руки матери на груди. Одевшись, вышла на улицу. Через два дома жила одинокая родственница – двоюродная сестра матери, тетя Таня. Постучавшись к ней, сообщила:
- Мама умерла…
Тетка, хоть и ожидала такое сообщение, заохала, запричитала, сказав вслед уходящей Стеше:
- Я сейчас приду, только Анисье сообщу (тетки были родными сестрами), я быстро.
Слух о том, что умерла Анна Санина, быстро разнесся вначале по улице, а затем и по всему селу. Люди приходили по одному и группами, молча стояли, лишь изредка перешептываясь. Анна к этому времени, как это и положено по русскому обычаю, обмытая и переодетая, лежала посреди избы на двух сдвинутых столах, накрытых белой тканью. В углу, перед иконами, горела лампада, зеркало было занавешено. Кто-то из пришедших сказал, что надо бы позвать читалку, ведь Анна была верующим человеком.
Церкви в селе не было, ее разрушили местные активисты еще давно, в тридцатых годах, когда кампания по уничтожению церквей шла по всей стране. Священника выселили из дома, и он свой век дожил в бане, которую местная власть выделила для дальнейшего проживания вместе с семьей. Из разобранной деревенской церкви сделали правление колхоза. А на ее месте, как напоминание о былом, остались канавы, поросшие бурьяном, да разбросанные неподъемной тяжести валуны, ранее служившие фундаментом.
Читать Псалтырь пригласили Ефросинью Хромову, ветхую набожную старушку, ту самую, которая когда-то вместе с другими прихожанами не давала ломать церковь, стояла перед входом и кричала:
- Опомнитесь, безумцы! Опомнитесь! Придет время – вновь будете строить то, что сегодня рушите!
Но не помогли увещевания Ефросиньи: ломали и сбрасывали кресты и купола. Один из крестов, самый большой, кто-то ночью, тайком перенес и установил в середине кладбища, где он стоит и поныне. А иконы позволили Ефросинье забрать. Она увешала ими все стены своего скромного жилища - деревянной избы, крытой соломой.
Гроб и крест для Анны заказали на предприятии «Промартель», к обеду их привезли к дому покойной. Гроб и крышку обили красной тканью и окаймили черной лентой вызвавшиеся помочь мужики. На крышке гроба из той же черной ленты был сделан крест.
В избе, возле переложенного в гроб тела Анны, Ефросинья читала Псалтырь. Было жарко от людского дыхания и горящих свечей. У Стеши кружилась голова, она часто выходила из избы, боясь упасть в обморок. На улице было по-весеннему свежо, снега осталось совсем немного, он заплатками, лежал тут и там, обнажив светлое песчаное полотнище улицы. Около дома стоял народ, как никогда, единый в искреннем порыве своим присутствием, участием погасить одиночество и боль потери, которую испытывали самые близкие усопшей. Мужики то и дело закуривали самосад, приглушенно разговаривая и кивали хмурыми лицами. Стеша стояла, прислонившись к плетеной из орешин изгороди, оцепенение не покидало ее.
Ближе к вечеру вместе с директором пришли коллеги по работе. Они подходили к Стеше один за другим, обнимали ее, успокаивали, говорили добрые, искренние слова. Пришел и Сережа. Она так ждала его, до боли хотела увидеть, прижаться к нему, почувствовать себя защищенной, заглянуть в его глаза. Ведь у нее теперь только два близких человека – маленький Павлуша и Сережа. Ее Сережа, ее надежда на спасение от одиночества и, наконец, на выстраданное право быть счастливой. Он подошел к Стеше, обнял и сказал, что разделяет горе и страдает вместе с ней. В словах Сергея было столько затаенной боли, нежности, надежности, что бедная Стеша заплакала от захлестнувшего вновь чувства утраты и осознания того, что нагрянувшую беду так близко разделяет человек, который ей так дорог. Он теперь воспринимался таким близким, родным, без которого жизнь теряет смысл. Сергей, склонив голову, отошел.
Уже в сумерках пришел Иван, на удивление, был трезв. Вошел в избу, снял шапку, постоял секунд несколько у гроба. Потом сделал жест Стеше, показывая на дверь. Они вышли в сени.
- Могилу завтра выкопают, я договорился на работе, - сказал он без вступлений. Затем помялся, переступая с ноги на ногу, словно что-то хотел добавить, но так ничего и не придумал. – Ладно, я пошел домой, - выдал он, уже повернувшись.
- И на том спасибо, - ответила Стеша и долго глядела вслед исчезнувшей в темноте фигуре мужа. Вот ведь, и свои, и чужие приняли ее горе, она это чувствовала. А этому все нипочем, могилку он выкопает, вот молодец. Конечно, другим он не будет. Хотя теперь, может, так даже и лучше – никто никому ничем не обязан.
Стеша вернулась в дом. Читалка монотонно проговаривала слова священной книги. И так час за часом. Стеша присела поодаль, всматриваясь в измененное лицо матери. Оно, изможденное, освещенное горящими свечами, казалось, было сделано из воска: неестественно желтое, контрастировало с повязанным белым платком. Лежащие на груди руки были высушены болезнью, да и сама фигура матери при жизни невысокого роста, еще больше уменьшилась в размерах, словно болезнь сжала ее. Стеша вспоминала семейную жизнь Саниных. Ей повезло родиться в семье трудолюбивых людей, где не было скандалов с битьем посуды, драками, погонями по улице и ночевками у родственников или соседей. Хотя на селе всякое бывало. Но в их семье все было по-другому, может быть, от того, что отец не пил, был молчалив, не любил бездельничать, даже если болезнь одолевала. Во дворе и возле дома всегда был образцовый порядок. В праздники, когда нарядный народ собирался на улицах, плясал и пел залихватские песни и частушки, отец компаний не чурался, усаживался рядом на лавочку или на корточки, закуривал самосад, покашливая и улыбаясь, удивленно смотрел на разошедшихся сельчан. Мать же была человеком другого склада: много говорила, поговорки из нее словно сыпались, была заводилой деревенских праздников.
Особенным праздником была Масленица. Когда-то, в далекую старину, Масленица являлась временем поминовения усопших, но с годами и столетиями из грустного события она превратилась в разудалые проводы зимы и встречу весны. Народ, задавленный каждодневными заботами, в эти дни преображался. Взрослые люди, скинувшие с себя маски серьезности, затевали игры под стать детским. Из соломы изготавливали чучело зимы, надевали на него старую женскую одежду и с песнями-прибаутками возили на санях по всему селу. Действо это длилось целую неделю, начиная с понедельника и заканчиваясь прощенным воскресеньем. В этот день люди просили друг у друга прощения за нанесенные обиды, а в завершение праздника поднимались к ветряной мельнице, что стояла на возвышенности между двух улиц, и неподалеку сжигали чучело Зимы, бросали в огонь остатки пищи, блины, так как начинался Великий пост. С годами праздники становились малолюдными и куцыми, наступало другое время, время угасания села, как социального организма. Некого было веселить и некому стало веселиться. Но те яркие картины праздничных дней, когда вместе с народом отец, мать и Стеша, сначала ребенком, потом молоденькой девчонкой, были безмятежно счастливы, до сих пор греют ее душу и стоят перед глазами.
Стеша очнулась от воспоминаний, когда старушка, утомленная непрерывным чтением, перестала читать псалмы и уселась на лавку, чтобы сделать передышку. Потом все возобновилось. Стеша сидела, прислонившись спиной к стене, то проваливалась от неимоверной усталости в забытье, то вновь возвращаясь в скорбную и страшную реальность.
Наступил день. С кладбища, где копали могилу (а похоронить ее Анна просила рядом с мужем), пришел гонец и сказал, что в выкопанную могилу начала снизу поступать вода, и они вынуждены были сделать помост, чтобы гроб не опускать в воду. В хлопотах, в подготовке поминок прошел день. Тетя Таня, видя, как устала Стеша, предложила переночевать ей у себя, а сама она эту ночь побудет рядом с Анной. Стеша вначале запротестовала, но тетка, вздохнув, сказала:
- Да ты посмотри на себя – на тебе лица нет, аж почернела и ногами еле двигаешь. А ведь завтра похороны, и силы тебе понадобятся.
Стеша долго не могла уснуть, а засыпая, словно проваливалась в бездну, мучали кошмары. Наконец, наступило утро. Пришла тетя Таня.
- Поминки будем делать в моем доме, а то ить народу много будет, Анну-то почитали. Места может не хватить. Да ты не волнуйся, Стешенька, все пройдет ладно.
Похороны – скорбное и печальное событие. И потому, что уходит индивидуальность, созданная по замыслу природы, в своем единственном и неповторимом исполнении. И потому, что рвутся по живому духовные скрепы, которыми обрастает человек живущий. С уходом усопшего остается односторонняя связь с ним близких. Боль от потери захватывает, не отпуская до конца дней, со временем лишь притупляясь. Да, мы часто можем сказать: ушедший был грешен, порочен так же, как и все мы, живущие, в соответствии с миром, нас окружающим. Главный вопрос в том, абсолютно и прощаемо ли зло, оставленное ушедшим после себя? И, конечно же, похороны – напоминание живущим о скоротечности жизни и никчемности бесконечного стремления алчущих к обогащению, нередко преступному, заслуживающему наказания здесь, на этой земле.
Народу проститься с Анной прибыло много, можно сказать, все село. Совхозное начальство выделило посильную сумму денег в знак признания заслуг и порядочного отношения к своим обязанностям простого рабочего человека. Гроб с телом Анны проплыл на плечах и руках людей по ее родной улице к своему последнему пристанищу. На улице было сыро, ветрено и хмуро. На песчаной дороге, которая за последние сотню лет если и изменилась, то к худшему: в обширных выбоинах стояла вода, перемешанная с мелкими осколками льда проехавшим недавно трактором. По обочинам желтели потерянные при зимней перевозке клочки соломы. Местами вдоль заборов, в открытых местах, еще лежал съежившийся, потерявший свою первозданную белизну снег. Ветер бушевал, порой набирая такую силу, что со стоящих вдоль дороги ветел летели сорванные сухие ветви. Дома темнели непросохшими после зимы бревенчатыми стенами да крышами, крытыми в основном щепой либо тесом внакладку. Лишь в небольшом количестве, как исключение из правил, виднелись белесые шиферные покрытия.
В похоронной процессии вслед за гробом шла измученная событиями Стеша в окружении родственников, дальше двигался люд вперемешку, мужики и бабы растянулись на целую сотню метров. Лица провожающих были серьезны и сосредоточены на происходящем. Временами люди перешептывались, сокрушенно качая головами. О чем бы они ни говорили, но разговор их был печален, другое и в голову не приходило. Налетающие порывы ветра пронизывали одежду, но народ шел, не обращая внимания на непогоду, дабы отдать последний долг памяти своему человеку, такому же, как все они.
Кладбище лесного села Стрелково не было мрачным местом, несмотря на то, что именно здесь оканчивался земной путь сельчан. Скорее всего, оно напоминало парк, усеянный высокими березами, особенно живописно выглядевшими в летнее время.
После кончины отца прошло много лет, но память Стеши в подробностях воспроизводила те события. Она стояла перед гробом матери, вспоминая, как они сидели тогда на обледеневшей лавочке рядом с могилой отца. Как Анна ласково успокаивала Стешу, поглаживая ее по спине, готовая, если бы было возможно, взять всю боль потери на себя, только бы дочка не впала в отчаяние. Сегодня же она прощается с матерью. Ее потемневшее, бесконечно усталое лицо с набухшими от выплаканных слез веками внешне казалось спокойным. Хотя, конечно же, это было совсем не так. От мыслей, которые терзали и мучили ее в последнее время, боль притупилась и отступила, уступив место пустоте и одиночеству. Стеша трогала руки и лицо милой мамочки, не ощущая их мертвенного холода, она прощалась с самым близким человеком. Горе ее было безмерно. Тетки отрыдали по-бабьи, со стонами и причитаниями, как это водится на Руси. Нет, это не фальшивое действо, но плач по умершему искренний, жалостливый, ранящий, когда ком к горлу у провожающих подкатывает внезапно, а слезы жалости и сочувствия катятся и катятся по щекам.
Простились все, кто хотел проститься. Быстро отстучали молотки, прибивая крышку гроба. Гроб на полотенцах опустили на помост, и провожающие проходили мимо, бросая в могилу горсть земли. Затем мужики лопатами доделали начатое, установив крест и насыпав холм. Он возвышался над могилой Павла. Но время бесстрастно выровняет все и всех, включая и такую малость, как могильный холм.
Поминки прошли по православными канонам. Как водится, было и спиртное. В одних случаях пьют, чтобы забыться, от горя и боли, в других – это очередной повод напиться, да так, что люди забывают, где они находятся и по какому поводу. Бывает, что очумевшие от выпитого, начинают петь. Иван и здесь, на поминках не изменил себе. Прошло совсем немного времени, как он и компания близких собутыльников гомонила и чокалась за упокой тещи. В завершение был подан кисель. Люди, один за другим, выходили из-за столов и покидали избу.
Стеша обняла теток:
- Без вашей помощи мне было бы совсем худо. А с вами все прошло по-людски, как и полагается. Спасибо, тетя Таня, и тебе, тетя Анисья, и от меня, и от мамы…
Затем попрощалась с коллегами, сказав, что завтра выйдет на работу. По пути зашла в избу матери, где было невыносимо пусто. Здесь, на удивление, уже было кем-то прибрано и расставлено по своим местам. В переднем углу, где стояли иконы, горела лампада. Стеша долго смотрела на скорбные лики святых, взирающие с икон. Вдруг подумалось: «А если и впрямь есть иное пространство, называемое «тот свет», то мать с отцом непременно встретятся, они оба были честными, не злыми людьми». Неожиданно для себя Стеша, повернувшись к иконам, перекрестилась, хотя раньше никогда этого не делала. Погасив лампаду, она закрыла избу на замок и направилась домой, к маленькому Павлуше, которого, казалось, не видела целую вечность.
*
Степанида не заметила, как почти закатилось солнце и повеяло холодом. Песок, на котором она сидела, совсем остыл. Она с трудом пошевелила затекшими, онемевшими ногами. Долго и мучительно поднималась, а, поднявшись, побрела, опираясь на палку, по улице к недалеко стоящему дому. Хотя, это уже давно была не улица, а то, что от нее осталось. Ее дом, единственный в километровой округе, стоял, как кордон, один-одинешенек. Год назад напротив жила довольно крепкая моложавая баба - Валька Анисимова. Вернулась она из города по нужде: муж умер, а большой семье с детьми и внуками негде было жить. Оставив им квартиру, вернулась в родной дом, завела хозяйство - корову, свинью, кур. И все у нее ладилось. Дети помогали: сажали картошку, заготавливали дрова, сено. Но заболела Валька раком, недугом, который встречался в Стрелково чуть ли не в каждом доме. Только в ее семье от рака умер отец, брат, сестра. И сама она умерла, проболев чуть больше года. С чем это связано, никто не знает. Слухи ходили разные. Кто-то говорил о захоронении радиоактивных отходов в этой глухомани еще в 50-е годы. Кто-то связывал появление этой болезни с близостью Сарова, где проводятся ядерные разработки, и тяжелая вода с реакторов, якобы, сбрасывается просто в скважины. Хотя, конечно, могут быть и другие причины, которые нам неведомы, но факт остается фактом. Так и стоит дом Вальки с заколоченными окнами, и даже тропинка к нему заросла.
Степанида, охая и ахая, поднялась на крыльцо. Сени вдоль стен были заполнены колотыми березовыми дровами (сама сложила их здесь – уже трудно нести из сарая). Подумала, что сегодня почти ничего не ела. Никакой живности, даже кур, она не держала - было уже не по силам. Готовила из того, что покупала в магазине, да изредка приезжавший сын Павел привозил какие-то продукты. У него теперь своя семья – жена, дети. Работает механиком на сельхозпредприятии недалеко от районного центра. Грубоватый, внешне очень похожий на отца Ивана, правда, не пьющий – и то радость. Не уговаривал, но предлагал Степаниде жить у него. Она отказалась, подумав про себя: «Зачем поеду надоедать им, в тягость быть? Пока еще кое-как себя обслуживаю, хоть плохо, но в очках вижу, слух почти совсем пропал. Стыдно мне быть такой немощной у занятых людей. Я ведь и в туалет на улицу уже не схожу, вот и приобрела домой переносной унитаз. А им, детям-то, самим до себя работа да внуки, хозяйство свое. Нет, буду жить одна до конца, лишь бы не слечь, вот тогда - беда».
Степанида, погремев ухватами, достала из печи чугунок с пшенной кашей. Положив вкусно пахнущую подрумяненную кашу в тарелку, полила сверху постным маслом. «Ну, вот, угодила себе, сделала, как люблю, а есть-то все одно не хочется, не просит организм, что ему положено», - думала она. Но заставила себя съесть несколько ложек, чтобы совсем не обессилеть. Попила чай, заваренный зверобоем и мятой: «Ну, вот, теперь и полежать можно». Несмотря на старость и прилипшие болезни в доме Степаниды было всегда чисто прибрано, и даже в воздухе не пахло старческим духом. Раздевшись, она улеглась в постель, долго смотрела в потолок, пока не задремала. Перед этим подумала, что завтра и послезавтра опять пойдет на свое место, которое ее примет с той же радостью, с которой сама Степанида приходит туда, где воспоминания, радостные и грустные, всплывают в памяти и уходят, теряясь в далекой, непонятной, пугающей бесконечности.
Спала Степанида уже который год плохо, сон был прерывистый, беспокойный, отчего ночь казалась утомительной и бесконечной, особенно в зимнее время. Утром, едва забрезжит рассвет, она уже была на ногах. Затопит печь, чтобы приготовить пищу и разогнать горящими с треском дровами пустоту дома, где еле теплится жизнь. Степанида до последней возможности читала газеты, желая узнать последние новости, и книги, дабы скоротать время, которого раньше не хватало, а теперь стало в избытке. Но потом жизнь забрала и эту возможность: она плохо видела даже в очках. Оставалась одно - думать, думать больше о прошедшем, чем о будущем.
Только заиграли лучи солнца, Степанида вновь пришла сюда, на свое любимое место. На белом, годами промытом и выветренном песке еще были заметны следы ее вчерашнего пребывания. Сегодня она оделась потеплее, подложила под себя телогрейку и, удобнее усевшись, в хорошем расположении духа, огляделась по сторонам: «со вчерашнего дня, кроме примятого мной песка, никаких изменений». Не успела она подумать, как прилетел дятел, а вслед за ним – сорока. «Ну, вот и гости, а я думала, что одна буду». И гость, и гостья сразу принялись за работу. Один, как заведенный, стучал клювом, торчащим из красной головы, словно гвоздь. Вся его непрерывно дергавшаяся сущность заявляла: «Я работаю!» Другая, перелетая с ветки на ветку вокруг дятла, стрекотала без умолку, сверкая черно-белыми боками: «Я советую!» «А раньше я их здесь никогда не видела, - отметила с радостью Степанида. – Тоже живые души, божьи создания». Но затем думы о прошлом увлекли Степаниду, даже не заметившую пропажу гостей.
*
Время болезни и смерти матери далось Стеше нелегко. Было невыносимо тяжко из-за невозможности помочь ей, избавить от мучительных болей. И смерть, с которой невозможно было смириться. Все походило на медленное падение в пропасть. Возникшее опустошение долго не покидало ее. И только маленький Павлуша был ее спасением, ее отдушиной, ее живой связью с этим миром. Был еще человек, который, как казалось, был дорог ей, любим, о котором она долгое время грезила и считала его своей судьбой. Но что-то произошло в ее восприятии, что-то важное ушло в отношении к Сергею. Стеша сама не понимала наплывшего незнакомого чувства к человеку, которого так сильно любила, что даже испугалась нового ощущения.
При встрече (а она состоялась по дороге в школу) Сергей был обескуражен ее холодностью, нежеланием говорить о чем-либо, не говоря уже об их отношениях, чувствах, которые имели место быть, ведь их никто не придумывал. Он спросил ее:
- Что случилось?
- Ничего, кроме того, что умерла моя мать.
- Да… и я переживаю вместе с тобой, Стеша, и ты не можешь не знать, не чувствовать этого, - Сергей говорил эмоционально, даже с надрывом, словно его смертельно обидели.
- Давайте не будем об этом сейчас, поговорим как-нибудь позже, пока я не готова, очень вас прошу, у меня просто нет сил. Простите, Сережа, - еле слышно проговорила Стеша.
Сергей, остолбеневший, остался стоять на месте, а Стеша продолжила путь. Едва поздоровавшись с коллегами, Стеша прошла в свой 5Б класс. Темой урока природоведения была «Арктика», но урок отчего-то не шел. Стеша поднимала учеников одного за другим, задавала вопросы, а ответы не слышала. В голове ее крутилась мысль, не давая покоя: «Ну зачем она с ним так поговорила? Ведь все же обстоит по-другому. Он по-прежнему тот же самый Сережа, любящий и любимый. Ну разве кто-то виноват в том, что ей плохо, что у нее не осталось сил? Это же ее проблемы, и она должна с ними справляться сама. Ведь и так многие люди искренне сочувствуя, участвовали в ее жизни последние дни и недели. И она даже через силу должна быть благодарна им. За добро заплатить добром. Нет, конечно же, она им очень благодарна, так, что и выразить трудно. Все слова кажутся неживыми, казенными. Но в душе ее что-то замерзло, и оттого ей плохо и неуютно с собой. Но она справится, конечно же, справится. И все встанет на свои места. Да, еще она должна решить важную проблему своей жизни, которую не может и не хочет откладывать. Время этой проблемы давно перезрело, но если это не случилось раньше, то теперь случится наверняка».
Ученики сочувственно переглядывались, видя печальную Стешу. И даже всегдашние озорники, братья Иванковы, и те присмирели, обрадовавшись, что их про Арктику никто не спрашивает, а то ведь сказать-то им нечего. Они ограничились тем, что строили девчонкам рожи и, к их большому неудовольствию, подергивали за косы.
Прозвенел спасительный звонок. Стеша задала новое домашнее задание и вышла из класса. Подошедшая Валентина Григорьевна пригласила Стешу к себе в кабинет.
- Степанида Павловна, - начала она без вступлений, - вам не нужно было так рано выходить на работу. Необходимо прийти в себя, успокоиться, ну хотя бы дня три или больше, если потребуется. Потом все наверстаете в учебном процессе, и пользы будет больше. Попринимайте успокаивающие, надо же как-то выходить из этого состояния. Вы очень плохо выглядите, и нужно время, чтобы то, что вас мучает, ушло. Вы молоды и, без сомнения, справитесь. Знайте, мы в вас нуждаемся и очень ценим за то, что любите свою профессию, за умение ладить с людьми, за вашу врожденную деликатность и порядочность, и много еще за что, - улыбнулась Валентина Григорьевна. – А сейчас идите домой, тем более сегодня суббота, и возвращайтесь той Стешей, к которой мы так привыкли. Мы вас будем ждать.
Дома было все спокойно, Павлуша играл с бабушкой Пелагеей, и даже Иван, никогда не приходивший засветло, возился во дворе. Из окна сеней было видно, как он поправляет ворота, никогда толком не закрывавшиеся. «На удивление трезв, - подумала Стеша. – Ну, что же, так будет даже лучше». Дождавшись, когда Иван зайдет в избу, она спокойно, как только могла, произнесла:
- Нам нужно серьезно поговорить. Давай присядем, разговор будет непростой.
Стеша прикрыла дверь в переднюю, Иван опешил от тона жены и предчувствия предстоящего недоброго разговора, но покорно сел на лавку напротив, по привычке оперевшись локтями о стол, подперев скрещенными ладонями голову. Тяжелый взгляд его словно ощупывал Стешу – способна ли она на разговор, да еще непростой.
- Ну, говори, - произнес он нарочито медленно, тусклым голосом.
Стеша невозмутимо смотрела на него:
- Я много раз пыталась с тобой поговорить, и каждый раз это были слова, обращенные в пустоту. Ты никогда ничего не хотел слышать и слушать. Жил своей непонятной пьяной жизнью, сам по себе. Для тебя не существовала семья, жена со своими чувствами, проблемами, болезнями. Я жила с тобой под одной крышей, желая тебе добра, заботилась о тебе, тяжело, но родила сына, который для тебя словно и не существует. Но я ни разу не почувствовала, что рядом со мной мужчина, на которого я могу положиться, когда будет невыносимо трудно. Что я видела вместо этого? Твои бесконечные пьянки и скандалы, в которых я была главным виновником, ты поднимал на меня руку, или, сказать проще, бил от наплывающей и ищущей выхода агрессии. С твоей точки зрения я была просто прилагательным, которое можно использовать по своему усмотрению. И если я с этим мирилась все эти годы, то это не значит, что так будет и впредь. Нет! Я от тебя ухожу.
Иван не ожидал такого разговора и, не понимая до конца сказанных Стешей слов, четко уловил последнее:
- Как это уходишь? – спросил он с недоверием. – Ты – моя законная жена, и в твоем, и в моем паспорте это написано.
- Да, в паспорте отмечено, только штамп в нем, оказывается пустой, никчемной формальностью, если кроме этого ничего нет. А в нашем случае так и было. Я буду жить с Павлушей в доме покойной матери, а ты остаешься здесь, хотя это дом моих родителей и по праву он принадлежит мне.
- Вот как, ты уже все распланировала, - свирепел Иван, - может, уже и жить есть с кем? Я слышал, учитель на тебя заглядывается, да и ты как будто не обходишь его вниманием? Жить тебе с ним не дам, - произнес Иван сквозь зубы.
- А мне твоего совета и согласия на то, с кем и как жить, не требуется. Попробуешь поднять на меня руку – пожалеешь. Той Стеши, покорной и смирной, больше нет. Не поймешь – тебе же хуже. Ну, больше говорить нам не о чем. Сейчас я соберу вещи и уйду.
Стеша прошла в переднюю. Пелагея, напуганная услышанным разговором, сидела молча и плакала.
- Стеш, может быть, не надо так сгоряча-то рубить? Все образуется. В каждой семье такое случается.
- Случается, но не такое, Вы же сами видели на протяжении этих лет, каким мужем он был, и упрекнуть вам меня не в чем.
- Да я его поведения не одобряла, говорила ему не раз, так разве он меня послушает, - сокрушенно произнесла Пелагея. – Ну что ж, поступай, как знаешь, я тебе не судья.
Стеша собрала вещи и в тот же день вместе с Павлушей перешла в пустующий дом матери.
Можно было бы сказать, что у Стеши началась новая жизнь, но пока еще это было не так. Потрясения последних месяцев и дней долго держали ее в своих каменных объятиях, не давая возможности осмыслить свое новое положение. И даже с новым штампом и фамилией в паспорте она не ощутила ни легкости, ни свободы. Но, конечно же, жизнь берет свое, невозможно вечно пребывать в унынии, имея при этом характер, жаждущий и радующийся жизни в своих самых простых проявлениях.
Прошло много месяцев и Стеша вновь стала тем же легким, приветливым человеком, готовым всегда прийти на помощь. Она с радостью ходила на работу. Ученики обожали походы с ней по окрестностям, которые покоряли своей непритязательной русской красотой. Стеша находила эту удивительную красоту там, где другие ее не видели, не замечали. Она обследовала с учениками ближние и дальние места со своими названиями и историями. Рядом с селом, чуть выше отделения совхоза, были бугры, абсолютно лишенные растительности, под названием Белые пески. Они действительно были белыми, кристально чистыми, похожими на горы сахара, рассыпанные каким-то сказочным великаном. Ветер постоянно выдувал песок, образуя на поверхности волны, похожие на морскую рябь.
- Здесь и чуть далее, - рассказывала Стеша, - было первое кладбище вновь образованного села. Сейчас на этом месте уже давно нет никаких признаков погребений. Людей хоронят в другом месте, которое вы все знаете. А помните ли вы, когда и кем образовано село? Я вам в свое время по истории края рассказывала. Вот ты, Саша Баклин, можешь нам напомнить?
- Да, Степанида Павловна, село наше было образовано в начале 18 века переселенцами из других сел района. Сделали они это самовольно. На этом месте был большой пожар, уничтоживший тысячи гектар леса. И переселенцы, люди с сильной волей и огромным желанием, не жалея себя, корчевали пни и на освободившихся местах строили дома и засевали поля.
- Да, верно, Саша, так это и было. Только это еще не все. Села Стрелково действительно не было на карте, и его случайно обнаружил чиновник из Пензы. Самовольных переселенцев судили, оштрафовали, но оставили все как есть, не сгоняя их с обжитых мест. Так и пошла жизнь. Но что самое удивительное, - таинственно произнесла Стеша, - переселенцы не были первыми людьми, которые освоили эти места. Видите, там, за речкой, среди полей выступает большой округлый участок леса. Место это люди называют Бурдиным болотом. Когда-то, еще до революции, на месте болота и вокруг него велись археологические раскопки. Археологи обнаружили остатки поселений древних племен времен бронзового и каменного веков. И место это под названием Стрелково городище признано учеными одним из самых древних на территории нашей республики. Вот совсем недавно, при очередной вспашке полей, был обнаружен бронзовый топор, который нынче хранится в нашем школьном музее. А само Бурдино болото в те времена было не чем иным, как обширным глубоким водоемом с чистой родниковой водой. Но прошедшие тысячелетия изменили все до неузнаваемости. И только наше воображение может помочь нам представить, как это могло выглядеть. Край наш удивителен своей красотой, историей и тем, что мы, дальние потомки, до сих пор живем на этой, теперь уже родной, земле. Конечно, мы с вами посетили далеко не все места, связанные с историей Стрелково. Но впереди еще много времени. В следующий раз обязательно побываем на речке Серебрянка, пройдем к ее истокам. Да, Леша, - обратилась она к закивавшему головой ученику, - это именно то место, где вы находили окаменевшие моллюски или, как вы их называете, «чертовы пальцы».
Уже потом, по прошествии многих лет и даже десятилетий, бывшие ученики признавались Степаниде Павловне, что именно с ее уроков и походов началась их любовь к родному краю.
*
Иногда, не часто, обычно в выходные, заходил Иван навестить Павлушу, приносил конфеты или игрушку, чего раньше никогда не делал. Приходил трезвым (Стеша предупредила его, что пьяного не пустит). Поначалу заводил разговоры, просил Стешу одуматься. Но после ее категорических отказов этой темы больше не касался. Хотя в душе все-таки надеялся, что это когда-то все равно произойдет.
Соседки и тетки сказывали Стеше между делом, что Иван почти не пьет, перевез своих родителей из соседней деревни, и теперь они живут вместе. Стеша была рада за Ивана, но понимала, что обратной дороги нет. Их судьбы больше никогда не пересекутся.
Отношения с Сережей стали налаживаться. Хотя, не так. Отношение к нему в общем-то не менялось с тех пор, как они познакомились. Просто боль утраты притупила интерес к жизни, и у Стеши не хватило сил, мудрости преодолеть это, не сползая в уныние и депрессию. Так уж устроено: мы легко даем правильные советы людям, попавшим в беду, переживающим горе, но сами, оказавшись в подобной ситуации, теряемся, не в силах найти выход.
Жизнь села между тем катилась своим чередом: был каждодневный труд, но были и праздники. Ежедневно в местном клубе демонстрировали фильмы в два сеанса – в 17:00 для маленьких граждан села и в 20:00 - для взрослых. Кроме того, на взгорье, ученики старших классов установили громадные качели и друг перед другом так раскачивали их, что даже у стоявших рядом дух захватывало, а смех разносился по всей округе. Бывало, по выходным приезжали артисты из Домов культуры окрестных районных центров, народ на них шел валом. Ну а к советским праздникам, особенно к годовщине Октябрьской революции, учителя сами в роли артистов ставили на сцене клуба революционные спектакли. И в этом году, как и в предыдущие, зрелище было необычным и захватывающим. Своим доморощенным артистам сельчане хлопали активнее (то ли переживали за них, то ли радовались, что наши-то тоже не лыком шиты). В одном из таких спектаклей Стеша, облаченная в военную форму тех лет, была медицинской сестрой, перевязывала Сергея, исполнявшего роль перепоясанного пулеметными лентами раненого матроса. Валентина Григорьевна на сцене играла полкового комиссара. С таким характером ей это было под силу. Она и в жизни была комиссаром – человеком волевым, убежденным. Многие из коллектива охотно принимали участие в спектакле. На сцене ставились вопросы – быть или не быть новой власти. Конечно, побеждало – быть. Народ в зале сопереживал «нашим», смеялся и возмущался вместе со своими героями. Не отставало и молодое поколение: пели песни, читали стихи, показывали акробатические номера. В последнем действии успехом пользовалась худенькая девчушка Галя Сомова. Она исполняла такие трюки, словно у нее вместо позвоночника был гибкий шланг. Публика в зале то ахала, боясь за акробатку, то взрывалась аплодисментами.
Когда закончилось представление, довольный народ высыпал на улицу и направился по домам, громко и эмоционально обсуждая увиденное. Ребятня, обрадованная, что родителям пока не до них, договорилась идти на качели, развести там костер и покататься так, чтобы дух захватывало. Вышли и учителя. Смеясь и шутя, пожелали друг другу хороших выходных, мужчины пожали руки и попрощались до следующего рабочего дня.
Клуб почему-то построили далеко от улиц, и добираться до дома приходилось в темноте. На электрической опоре, стоявшей возле клуба, висел единственный фонарь, освещавший только прилегающее пространство. Рядом, метрах в трехстах слева, располагалась местная пожарка, в которой посменно дежурили обученные элементарным правилам тушения огня рабочие совхоза. Правда, на вооружении у них была только ножная помпа с набором рукавов да лошадь на случай подвоза этой, мягко говоря, не очень эффективной техники. Но главной их задачей было оповещение народа. На этот случай на столб с перекладиной был подвешен кусок рельсы, и при ударе по нему металлическим стержнем гулкий звон раздавался по всему селу, доходя до самых крайних домов. Справа, чуть поодаль от клуба, возвышалась ветряная мельница с уцелевшими крыльями и действующим внутренним механизмом. Когда-то, до революции, она принадлежала братьям Силиным, в советское время была реквизирована, длительное время работала на нужды местного колхоза и населения. Затем, когда в шестидесятых годах случилось чудо и в село провели электричество (это было одновременно с еще одним чудом – полетом Гагарина в космос), надобность в ветряке отпала, его забросили. Постепенно он стал рушиться. Но добротность и надежность постройки, позволили ему еще долго оставаться, хотя и без работы, но в строю. Этот ветряк был частью истории села. Но, так уж повелось, мы свою историю не ценим, не пытаемся хранить ее, а то и вовсе безумно рушим, не задумываясь, что безвозвратно уходит эпоха.
Сергей, разгоряченный, нараспашку, настиг в темноте удаляющуюся фигуру Стеши. Да, даже в темноте он не спутал бы ее с десятком других.
- Можно я вас провожу до дома? – спросил он, переводя дух.
- Да мы ведь с вами живем почти по соседству, всего через два дома, поэтому пойдемте вместе, - весело откликнулась Стеша. – А знаете, Сережа, я и во сне вашу руку, простреленную перевязываю бинтом и волнуюсь даже больше, чем на сцене. Это правда.
Сергей внезапно остановился:
- Это не случайно, у меня действительно болит и уже давно, только в другом месте, и только вы можете меня вылечить. Это тоже правда.
Он взял ее руку и, откинув полу своей куртки, прижал к бешено стучавшему сердцу. Стеша невольно попыталась убрать свою руку, но Сергей держал ее крепко.
- И если вы меня еще раз оттолкнете, - продолжил он серьезно, - я умру. А самая главная правда заключается в том, что я вас люблю, так сильно, что это мешает мне жить. Мои мысли, волнения, переживания только о вас. Я вас постоянно вижу во сне, и только во сне у нас с вами полное взаимопонимание, и только там я бываю так счастлив, что, проснувшись, мрачнею и впадаю в уныние. Хотя, знаете, я представлял нашу встречу совсем по-другому, может, торжественнее. Хотел говорить вам, видеть ваши глаза. А получилось вот так, несколько сумбурно, но это от волнения. Простите, если что не так.
Рука Сергея дрогнула и ослабла. Стеша, до сих пор не проронившая ни звука, неожиданно коснулась его губ рукой:
- Мой милый Сережа, если бы вы знали, как я хотела этой встречи, как грезила о ней, как тысячу раз представляла ее. Даже не видя, чувствовала вас, видела ваше лицо, глаза, губы, руки, каждую морщинку…Я ждала вас, моего мужчину, всю свою жизнь. Я влюбилась сразу же. Вначале не хотела признаваться себе в этом, убеждала, что не имею на это права, потом не могла бороться со своими чувствами, похожими на наваждение. Наконец, смирилась, уверовав, что это судьба. И как бы ни сложились наши отношения дальше, я благодарна судьбе, что смогла испытать такое чувство к вам, и теперь, что бы ни произошло, вы – часть моей судьбы. Вы очень близкий и родной мне человек. Я вас бесконечно люблю. Говорят, что страсть, даже очень сильная, греховна, но это – страсть. Я же вас люблю только потому, что вы есть.
Сказав это, Стеша, дрожа, покорно прижалась к Сергею, словно безоговорочно вверяла в его руки всю свою оставшуюся жизнь. Сергей нежно обнял Стешу, гладил ее волосы, пахнувшие морозной свежестью, целовал лоб, глаза, руки… Наконец, губы их встретились и слились в поцелуе. Это был поцелуй людей, истосковавшихся друг по другу. Это была ее Величество Любовь, может быть, нечасто встречающаяся, но неистребимая, пока жив Человек. У Стеши от счастья, которого она так жаждала и которого несомненно заслуживала, кружилась голова. Она потеряла счет времени, душа ее трепетала.
- И все-таки нам пора, я совсем забыла про Павлушу, - извиняющимся тоном произнесла Стеша. Он теперь у тети Тани, и мне неловко, что я злоупотребляю ее добротой.
Они шли, прижавшись друг к ругу. Было светло от вышедшей из-за туч луны. Под ногами скрипел недавно выпавший снег. На улицах уже стихли голоса. Лишь не унимались собаки, облаивая по привычке друг друга да непонятные им шорохи и звуки, то и дело раздававшиеся с разных сторон села. Они подошли к дому тети Тани, в задней комнате у нее горел свет. Стеша тихо постучалась в незанавешенное окно. Тетя сделала знак рукой, указывая на дверь. Дверь оказалась открытой.
- Тетя Таня, вы меня простите, пожалуйста, что я так задержалась.
- Не переживай, Стешенька, ничего страшного не случилось. Павлушу я покормила, и он уже давно спит. Мы его будить не будем. Пущай спит. А я и за тебя рада, что хоть развеешься немного. Тебе это ох как нужно. Иди, моя голубушка, спи, а утром, перед работой, заглянешь сына обрадовать.
Стеша прикрыла входную дверь, спустилась с крыльца и направилась к стоявшему возле палисадника Сергею. Он подождал, пока она приблизится, притянул ее к себе, спросил радостно, как мальчишка:
- Стало быть, мы свободны, и у нас до утра целая вечность!
- Да, - сказала Стеша торжественно, сама обрадовавшаяся неожиданному повороту событий.
Он подхватил ее, словно она была снежинкой на его руках, и закружил так сильно, что Стеша взмолилась:
- Не надо, мой милый, у меня и без того кружится голова, и когда ты опустишь меня на землю, я просто упаду.
- В таком случае я понесу тебя, - и двинулся, не выпуская Стешу из рук.
- Куда мы идем? – спросила Стеша, обняв Сергея за шею.
- Вперед, только вперед, на всю оставшуюся жизнь, - чуть ли не кричал от восторга Сергей.
- Я счастлива это слышать и готова быть с тобой и в радости, и в беде. Только ты будь, - шептала ему на ухо Стеша.
Затем, когда они поравнялись с домом Стеши, она вдруг высвободилась из рук Сергея и спросила:
- Сережа, вы не обидитесь, если я вас не приглашу в дом?
Он остановился и шутливо ответил:
- Конечно, обижусь, но не сильно.
Но, видя, как лицо Стеши вдруг погрустнело, он поспешил исправиться:
- Нет-нет, я только пошутил. Во-первых, мне не за что на вас обижаться. Во-вторых, даже если бы на то была причина, я все равно бы не обиделся, потому что очень люблю вас. Ну, и в-третьих, вы очень деликатный и добрый человек, поэтому мы будем гулять по улице. И это здорово!
Стеша молча поцеловала его в щеку.
Они долго ходили по ночным заснеженным улицам, изредка вызывая недовольный лай приутихших собак. Говорили о литературе, истории, жизни. Сергей был удивительный рассказчик. Судьбы давно ушедших персонажей описывал так убедительно, словно был близко знаком с ними. Перейдя мост, они подошли к бившему из-под дуба роднику, который был назван в честь человека, некогда его выкопавшего, - Максимов родник. Сергей неожиданно забрался на дуб, похожий на вытянутую из земли руку с растопыренными пальцами. Широко расставив ноги, одной рукой зацепившись за тугую ветвь, он начал читать стихи Есенина, которого очень любил и мог цитировать часами. На этот раз это был отрывок из поэмы «Анна Снегина»: «Вы помните, Вы все, конечно помните…».
Стеша с изумлением смотрела на его раскачивающуюся фигуру с выразительно откинутой в сторону рукой. Он был похож на ночного демона, вдруг, неизвестно откуда, прилетевшего, чтобы прочесть эти потрясающие, гениальные, чувственные стихи. Спустившись вниз и подойдя к Стеше, Сергей вдруг заметил, что она плачет:
- Что случилось? Почему вы плачете? Я это сделал только потому, что хотел порадовать вас, и никак не ожидал увидеть слезы, - сказал он удивленно.
- Я плакала от радости, потому что мне никто и никогда не читал стихов, от гордости за вас и за себя, потому что люблю такого необычного, сильного человека. Ну, а в конце, когда прозвучало «Чтоб не тоскуя ни о чем, себя сгубить в угаре пьяном», от этих слов стало страшно. Но вы простите меня за мою слабость, все было удивительно и проникновенно.
Сергей вытер слезы со щек Стеши, поцеловал ее глаза.
- Предлагаю перейти на «ты», а то я иногда теряюсь.
- Я не против и буду только рада.
- Ну, а теперь, - сказал он нарочито таинственным тоном, наклонившись к Стеше, - мы пойдем брать банк. А поскольку банка в этом удивительном городе нет, мы направимся вон к тому освещенному несколькими фонарями предприятию с названием «Промартель». Правда, в столь поздний час там рабочего люда нет, но сторож-то должен быть. Вот мы и проверим, как он охраняет вверенное ему предприятие. В общем, предлагаю несильно похулиганить.
- Возражений нет, товарищ командир, рядовая Санина к хулиганству готова, - смеясь, бодро отрапортовала Стеша.
Она взяла Сергея под руку, и они быстрыми шагами устремились по накатанной дороге к воротам предприятия. Сергей по пути подобрал валявшуюся палку.
- Это наш главный инструмент, - прошептал он.
Они подошли к воротам. И забор, и сами ворота были сделаны из деревянных, довольно широких реек, высотой под два метра.
- А сейчас будет самое главное, - Сергей с силой прижал палку к забору и побежал вдоль него и обратно.
В морозном ночном воздухе частые удары палки звучали как пулеметная очередь. Буквально через 2-3 минуты дверь в конторе, расположенной метрах в десяти от забора, с шумом отворилась. На улицу в валенках и накинутой наспех телогрейке выскочил не сторож, а сторожиха Онька, незлобивая, суматошная баба. Сергей со Стешей присели так, что тень от забора закрывала их. Наверное, сторожиху не раз так будила веселившаяся молодежь. Она, зная, что на ситуацию повлиять не может, не двигаясь с места, начала голосить:
- Кто это там хулиганит? Вот я вас сейчас! Не уйдете – в милицию позвоню! Да-да, позвоню, - повторяла она настойчиво, словно кто-то из хулиганивших сомневался в этом. Потом, постояв минут десять и не услышав больше никаких звуков, зашла обратно в контору, закрыв за собой дверь.
- Ну вот, оказывается, вахта несется добросовестно, и мы можем смело оставить сторожа в покое, - засмеявшись сказал Сергей.
Уже светало. Они шли медленно, обняв друг друга, словно по-другому и ходить не умеют. Остановились возле дома Стеши. Она поднялась на цыпочки, поцеловала Сергея снова в щеку и шепнула ему, что ей было так хорошо и спокойно с ним, как никогда не бывало в жизни. Сергей обнял, долго глядел в ее глаза, поцеловал в губы и сказал, что чем дольше он стоит рядом с ней, тем сильнее ему не хочется уходить.
- Поэтому я говорю – пока, моя девочка, до скорой встречи, я буду скучать по тебе сразу же, как отойду на несколько шагов. Пока, - он развернулся и быстрыми шагами начал удаляться.
Стеша подождала, пока фигура Сергея исчезнет из вида. Вошла в дом. Не включая свет, присела на стоявший у порога табурет. Чувство покоя и радости не покидало ее. Разделась, легла в постель, спать не хотелось. Она ведь была не против того, чтобы Сергей зашел к ней в дом, даже хотела этого. Ее и физически тянуло к нему, понимала, что это должно произойти. Боялась, быть может, напрасно, что вместе с этим уйдет чистое, светлое, сказочное, что их до сих пор объединяло, притягивало друг к другу. И это будет потеря того, без чего все остальное будет лишено смысла. Она заснула с этими мыслями, проспав час или два, а проснувшись, взглянула на часы. Она не опоздает, у нее сегодня второй урок.
Встречи Сергея и Стеши были частыми, но недолгими, ограничивались временем, пока они вместе шли из школы и имели возможность полчаса поговорить, прежде чем расстаться С одной стороны, ей было жалко Павлушу, который и без того мало видел свою мать, да неудобно было перед тетей Таней, что отнимает у нее времени больше положенного. Хотя она, наверное, догадывалась о происходящем, видя, какой счастливой приходит Стеша забирать Павлушу. Сергей же был заботлив, внимателен, нежен, как и прежде.
В один из таких вечеров, а темнело уже совсем рано, он обнял Стешу и, глядя в глаза, спросил:
- Ты выйдешь за меня замуж?..
Затем продолжил:
- Мне плохо от того, что мы не вместе и каждый день расстаемся. И потом, о наших встречах, даже таких коротких, знает если не все село, то большая его часть. Конечно, меня людские пересуды не очень волнуют, но я не хотел бы, чтобы обсуждали тебя, домысливали и сплетничали. Женщину обидеть легко.
- Я согласна, Сережа, и очень хочу быть твоей женой. Вот сказала эти слова и понимаю, что не могу ими выразить все свои чувства. Но давай нашу свадьбу, а может, просто бракосочетание сделаем в первый день весны. Очень символично: весна – это начало и надежда. Тем более, что времени осталось немногим более двух месяцев. Ты согласен, мой милый? – спросила смущенно Стеша.
- Хорошо, Стеш, я буду ждать. Что такое два месяца, когда впереди целая жизнь с тобой.
Сергей неожиданно протянул Стеше руку, она – свою. Он взял ее хрупкую ладошку, поцеловал и провел ею по своему лицу, словно омыл его.
- А знаешь, Сереж, я помню твое лицо даже наощупь, хотя прикасалась к нему всего несколько раз, - трогательно сказала Стеша.
- А я иногда никак не могу вспомнить запах твоих волос, начинаю мучительно вспоминать, и не могу, даже расстраиваюсь по этому поводу. Вот видишь, все за то, чтобы мы поскорее стали жить вместе. Ты, я и Павлуша. Я думаю, мы с ним поладим и будем друзьями. Мы же мужчины!
Наступил Новый год. В коридоре школы установили большую, красивую елку под потолок, на которой даже шишки сохранились. Украсили ее стеклянными и бумажными игрушками, наверху установили красивую звезду. Был дед Мороз, роль которого исполнил высокий, грузный учитель математики, бывший фронтовик Иван Петрович Марьин. Ну а роль Снегурочки по праву досталась Стеше. Они были и вправду как вышедшие из леса сказочные персонажи. Детвора визжала от восторга, когда они дарили им подарки, никого не обделив, и водили праздничные хороводы. Ученики в честь новогоднего праздника дали концерт для пришедших родителей, которые расположились на лавках, специально сделанных на этот случай в школьной мастерской и хранившихся до поры до времени на складе. Лавки расставили поперек всего коридора, оставив пространство перед елкой для праздничного представления. Правда, было не очень удобно сидеть на лавках, которые стояли на одном уровне, потому что за впереди сидящими плохо было видно. Но неискушенные сельские жители и этому были рады. Праздник, как всегда, прошел на «ура».
Перед новогодними каникулами собрался педсовет, подвели итоги года уходящего, заслушали план года предстоящего. А в заключении Валентина Григорьевна сообщила, что после каникул два человека из коллектива должны поехать на специализацию в областной центр на десять дней. Это учитель математики Марьин Иван Петрович и учительница начальных классов Санина Степанида Павловна.
- Вы знаете, - сказала директриса, - это порядок, который нельзя нарушать. Всем ясно?
- Валентина Григорьевна, мне не совсем ясно, - пробасил Иван Петрович.
- А что же не ясно?
- Мне до пенсии меньше года осталось, а дальше работать я не собираюсь. Пусть уж лучше молодежь учится, ей это пригодится.
- Да, я это как-то не учла, тогда посмотрим по списку, кто следующий. Тут вы и впрямь правы – должна больше учиться молодежь. Тогда следующим идет учитель истории Сергей Алексеевич Перегудин. Есть ли возражения?
Стеша хоть и хотела сказать, что у нее маленький сын, но вспомнила, что и без того много пропустила в связи со смертью матери, и промолчала. Сергей был неожиданно счастлив. Стеша переживала, думала, ну как она скажет тете Тане, ведь целых десять дней! Но напрасны были ее волнения и тревоги. Тетя Таня восприняла все на удивление спокойно:
- Стешенька, доченька моя, мы же родные люди, а кто еще поможет, если не я? Да и что мне делать-то? Хозяйства нет, только куры. А с Павлушей сидеть для меня – радость. Избу твою буду протапливать, чтобы не отсырела да картошка в подполе не померзла.
Тетя Таня из тех русских женщин, несущих тяготы жизни безропотно, как должное. В войну пахала на себе, голодала, муж без вести пропал на фронте. Все выдержала, вынесла, не озлобилась ни на людей, ни на жизнь несправедливую. И пока живы такие, как тетя Таня, будет жить русская земля. Никакой враг ей не страшен, лишь бы не предали вожди наши, те, чьи портреты, вырезанные из газет и журналов, сельчане вешают на стенку, как иконы.
Стеша готовилась к поездке тщательно: уложила в дорожную сумку тетради общие, недавно появившиеся шариковые ручки, карандаши, сменное белье. Все новогодние дни и вечера проводила с Павлушей, катались на санках с горы, гуляли по заснеженным улицам и даже, к восторгу Павлуши, в овраге, поросшем ивняком, недалеко от домов разожгли костер, поджаривали на нем хлеб и с удовольствием ели. Вечером читали книги – Павлуша по слогам, ну а Стеша читала ему сказки. Правда, он иногда спрашивал:
- Мамочка, а Серый волк не может к нам забраться в окно или в дверь? – и когда слышал «нет», успокаивался и засыпал.
Накануне поездки, вечером, Стеша отвела сына тете Тане, так как выезжать к автобусу нужно было рано. Оставила деньги на жизнь, от которых тетя Таня отказывалась, говорила, что им вдвоем с Павлушей и пенсии ее хватит. Но Стеша была непреклонна, и тетя Таня сдалась. Бессменный школьный конюх Гаврила был точен, как всегда: приехал к дому Стеши за полтора часа до автобуса. Рядом с ним в розвальнях сидел Сергей. Гаврила предложил им овчинный тулуп:
- Одевайтесь, молодежь, в дороге будет холодно, - и двинулся в путь.
*
Налетевший ветер раскачивал деревья, и даже стоявшие как свечи, лишенные кроны и сучьев белесые столбы тоже покачивались, рискуя сломаться и с грохотом упасть на землю. Ветер поднял ввысь песок, лежавшие на земле сморщенные сухие листья, закрутил их, словно веретено, и потащил вверх и в сторону. Это месиво летело все дальше и дальше, пока сила ветра не иссякла и поднятое с земли не посыпалось на сухую пожухлую траву. Ветер не унимался, сидеть было неуютно, и Степанида решила сходить на позьмы, как на селе назывались огороды для посадки картофеля. Они начинались сразу же от двора позади каждого дома. Она одолела расстояние с передышками, посидела на лавочке перед домом, затем завернула за угол и вышла на огороды с бурьяном в человеческий рост. Из множества когда-то возделываемых осталось два-три участка, да и то в урезанном виде. Единственный, на котором еще не успел вырасти бурьян, был огород Вальки, покойной соседки, но и по нему начал уже пробиваться мокрижник да осот. Степанида прошла по еще заметной меже до конца огорода, где когда-то стояла ограда, чтобы скот ненароком не забрел. Нынче же ограда давно повалилась и сгнила. Лишь изредка из чертополоха торчали покосившиеся столбы. Впрочем, и скота тоже давно нет. Чуть дальше, на вытоптанной еще с весны поляне, стоял свежий сруб бани, а может, конюшни. Метрах в ста от сруба виднелся большой водоем, - владения фермера, нового хозяина земли. Уже лет двадцать как он хозяйствует, а результатов нет и теперь уже не будет. «Вот новая власть, - думала Степанида, - говорит, что дала свободу человеку. Но свобода без справедливости ущербна и аморальна, способна приносить только беду, подогревать в человеке низменные чувства греха и порока, превращать в хищника, способного наступить на горло ближнему своему ради копеечной выгоды. По телевизору то и дело показывают, как много храмов понастроили – торопится власть помощников заполучить. Хочет, чтобы священник стоял на одной ступеньке с ней и с именем Бога на устах увещевал, усмирял народ. Но Бог – это совесть, и разве ее стало больше? Народ погружается в мракобесие. В стране атеизма Бога было больше, потому что была справедливость, может быть, несовершенная, но другой на Земле никогда не было. За 25 лет воровской свободы это село превратилось в пустыню, то же самое произошло и с окрестными селами. Да что там говорить! Страна исчезает на глазах. Народ разделен, унижен, оскорблен. Во имя чего сломали прежнюю страну? Во имя свободы – заявляет власть. Лжет! Конечно, лжет! Во имя узаконенного разворовывания страны. Наворовали много, очень много, но стали ли счастливы от этого? Нет! Одни уже сбежали из страны, другие живут со страхом в душе – за неправедно нажитое придется отвечать, здесь, на этой грешной земле. Должно быть, будет больно, и по заслугам».
Поправив сбившийся платок, уставшая Степанида побрела домой, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. Подойдя к лавочке, увидела кошку, которая словно ее ждала: выгнула тощую спину и замурлыкала. Степанида присела, погладила кошку трясущейся узловатой рукой:
- В гости что ли пришла или насовсем? Если в гости, то покормлю, а коли насовсем, заходи - хозяйкой будешь.
У Степаниды уже был кот, долго с ней жил, а потом внезапно пропал. Может, собака чья-то задушила, может, смерть по старости прибрала. Она открыла дверь в сени, кошка проскользнула, подрагивая вздернутым вверх хвостом. Так же быстро проследовала в дом.
- Значит, жить пришла. Ну что же, вдвоем будет веселее. Молока у меня нет, а вот кашкой угощу. Вместе потрапезничаем, - разговаривала, будто с человеком, Степанида.
Кошка съела положенную кашу, вылизав дочиста миску, и жалобно посмотрела на хозяйку.
- Видно, давно ты без хозяина, ну сразу много-то не надо. Вот пополдничали, потом пообедаем, - продолжала монолог Степанида.
Кошка словно поняла, о чем идет речь, свернулась клубочком и задремала. Степанида чувствовала, как начал болеть затылок, зашумело в ушах.
- Давление, проклятое, поднимается.
Она пошарила на полке и достала выписанные врачом таблетки от давления для постоянного приема. Степанида пила их каждый день, а иногда забывала. Положив таблетку на язык, запила водой.
- Что-то я сегодня устала, больше обычного.
Прилегла на кровать. Боль долго не унималась. Степанида с трудом ворочалась, не находя себе места, потом все же задремала. Сны были плохие: то снились люди-уроды с диковинными лицами и щупальцами вместо рук, которые тянулись, обвивая ее шею. Она начала задыхаться и проснулась в поту. В ногах мирно мурлыкала кошка. «Уж лучше сяду», - подумала она. Поставив табуретку к окну, присела, вглядывалась в пустоту улицы. Еще лет десять назад можно было увидеть сельчан, придающих живой и жилой вид улице. Нынче же можно просидеть целый день, но так никого и не увидеть. В субботу или в воскресенье проезжают машины, но с каждым годом все реже и реже. Единственный день в году – это Троица, когда улицы оживают, то и дело снуют машины, поднимая пыль до небес. С чем это связано? С возродившейся религиозностью? Вряд ли. Отчасти, конечно, ностальгия по малой родине, по ушедшим родственникам, но по большей части привычка, выработанная годами. Отсюда застолья с возлияниями рядом с могилами усопших, заканчивающиеся в иных случаях потерей ориентации в пространстве и времени. Надо бы быть другими, но мы такие, какие есть, и живем, как можем, а если и хотим иначе, то не получается. Может, наступит время, и очень скоро, когда вместо нас, усталых, равнодушных, обреченных, придут другие народы со своими законами, уставами, традициями, с четкими целями и задачами, и оживят опустевшее пространство. Но нам уже здесь места не будет. Останется горькая, непоправимая реальность.
- Ну вот, - вздыхала Степанида, - и сон, и явь в своей печали у меня сомкнулись. Включу-ка я телевизор, хоть кино посмотрю, и то радость.
Чаще Степанида смотрела советские фильмы, там ей было все понятно, даже когда не все успевала расслышать.
Дни на удивление были солнечными, довольно теплыми, располагающими к отдыху и размышлениям. Говорят, что человек, завершающий жизнь на этой земле, по старости или по неизлечимой болезни, предается воспоминаниям, и пролетевшая жизнь встает в памяти в полный рост реальными картинами в самых мельчайших подробностях. Степанида перелистывала дни ушедшие, и самые яркие впечатления были связаны с мужем Сережей, который, как она считала, был подарком судьбы.
Тогда, много десятилетий назад, их совместная поездка в областной центр повышения квалификации педагогов и положила начало совместной жизни, еще без штампа в паспорте, но по сути – семейной жизни. Они прибыли в город уже к обеду. Быстро нашли свое учебное заведение, предъявили направления и командировочные удостоверения. Их без лишней волокиты разместили в общежитии (оно было в одном здании с центром). Комната предоставлялась на двух человек. Сергей попал на второй этаж, а Стеша на третий. Соседкой Стеши по комнате оказалась приятная собеседница, Марья Ивановна Агафонова, учительница младших классов из соседнего села. Они познакомились, поговорили о школьных проблемах. Затем Марья Ивановна заторопилась, сообщив, что жить в общежитии не будет, поскольку здесь недалеко живет ее родная сестра, которая, как она сказала, обидится, если та эти десять дней не проживет вместе с ее семьей.
- Поэтому я оставляю вас одну, Стеша, вы уж не скучайте, а я иногда буду заглядывать, да и на занятиях будем видеться. В общем, пока, до встречи.
Вскоре подошел Сергей. Стеша рассказал ему о последних событиях. Но что Сергей ответил:
- Это же отлично! Будем больше видеться. А еще есть предложение! Сегодня же 13 января, и мы можем встретить старый новый год. Единственное, что нужно сделать, так это сходить в магазин что-то купить к праздничному столу, а заодно погулять по городу. Здесь же прошел далеко не худший период нашей жизни.
Стеша с радостью согласилась. Они долго гуляли по городу, показывали друг другу места, где часто бывали. Вспоминали со смехом разные курьезные истории студенческих времен, и это были приятные воспоминания юности. По пути в общежитие зашли в магазин. Шампанского для такого торжественного случая не оказалось, ограничились вином и продуктами небогатых советских магазинов, но это не опечалило. Самое главное – они были вместе, в этом большом городе, он и она, для них больше никого и ничего не существовало.
Сергей неожиданно задумался, потом сказал:
- Я сейчас, - и исчез в хозяйственном отделе, быстро вернувшись с каким-то свертком.
Подойдя к общежитию, поднялись в комнату Стеши. Сергей тут же начал готовить стол.
- Сережа, у тебя это здорово получается. Где так научился?
- Ты знаешь, даже не могу сказать, что я этому учился. Как-то все само собой получается. Если честно, даже не уверен, что я это делаю по всем правилам столового этикета, и предполагаю, что ты, моя девочка, делаешь мне комплименты, чтобы как-то подбодрить меня в моей неуклюжести.
- Нет, конечно, Сережа, наверное плохо, но я не умею говорить комплименты.
- По правде говоря, моя мама очень хорошо готовит и сервирует стол так, что создается праздничное настроение даже в будние дни. Если я и умею что-то, то только потому, что у нее подсмотрел.
Сергей показал на висящие на стене часы:
- Уже половина двенадцатого, и коли Новый год не удалось встретить вместе, так хоть со старым не опоздать.
Он открыл бутылку вина и, развернув непонятный сверток, к изумлению Стеши достал два красивых бокала.
- Понимаешь, Стеш, это, по сути, наша первая встреча в такой обстановке, когда мы вдвоем. И я подумал, недостойно наливать вино в честь такого дня в граненые, далеко не свежие стаканы.
Стеша благодарно улыбнулась.
- Ты волшебник, Сережа, и я давно нахожусь под воздействием твоих чар, потому что мне хорошо только от одной мысли, что ты рядом. Наверное, женщины не должны так часто говорить об этом мужчине, но у меня по-другому не получается.
Сергей налил вино в бокалы, было видно, что он волнуется. Встал:
- Я хочу выпить этот бокал вина за судьбу, которая позволила мне среди тысячи человеческих судеб найти ту, которую искал, - за тебя, моя девочка. Потому что я тебя люблю, ты – самое дорогое, что у меня есть в этой жизни. За нашу совместную жизнь – пусть она будет долгой и счастливой. Если сказал банально, Стеш, ты меня, пожалуйста, прости. Но я не придумал ни одного слова, все это во мне живет.
Они выпили, глядя в глаза друг другу. У Стеши было радостное, приподнятое настроение, она захмелела то ли от вина, то ли от осознания счастья, которое пришло уже давно и не уходит. Да, для счастья не нужны ни богатства, ни роскошь, достаточно единения человеческих душ, нуждающихся друг в друге, что нельзя придумать. И это прекрасно!
Сергей вновь наполнил бокалы. Стеша поднялась, у нее кружилась голова, но только от радости и любви, которые ее переполняли:
- Милый Сереженька, жизнь до тебя была безликой и скучной, я была пустым местом для человека, с которым жила. Единственной отдушиной были родители и сын. Я смирилась с мыслью, что это уже навсегда. Хотя странно устроена человеческая душа: может быть, подсознательно, но я все равно ждала своего принца. И что самое удивительное – он пришел. Я пью за тебя, поскольку только с тобой могу быть счастлива и хотела бы прожить вместе всю оставшуюся жизнь. Я пью за любовь к тебе, такому близкому и родному человеку, без которого больше не мыслю своей жизни. Хотя, признаться, о любви читала только в книгах, и наивно думала, что только там она и встречается. За тебя, мой милый.
Они выпили. Сергей сказал, что хотел бы потанцевать.
- Увы, нет музыки, - развела руками Стеша.
- Есть выход, - загадочно произнес Сергей, - сейчас уже за полночь и по радио, которое висит на стене, должна быть музыка для полуночников, то есть для нас.
Он выключил свет, крутнул громкость, и в комнате зазвучала мелодия.
- Ну вот, я же говорил, что этот вечер для нас, - произнес он радостно, подавая Стеше руку.
Они танцевали медленный танец, Стеша обняла Сергея за шею, положив ему голову на грудь. Затем Сергей, не в силах справиться с собой, подхватил Стешу, положил на кровать и стал судорожно раздевать ее, попутно сбрасывая одежду с себя… Это был их вечер, их ночь любви и страсти, которых ни он, ни она никогда ранее не испытывали. Они растворялись друг в друге, потеряв чувство времени, реальности и пространства. Их тела и души ликовали… Они уснули под утро, обнявшись, утомленные и счастливые. Прежде чем уснуть, Сергей, поцеловав в разгоряченные губы Стешу, шепнул:
- По русскому обычаю, моя девочка, пьют три раза, и мы должны были выпить за ее Величество жизнь, чтобы она была к нам благосклонна. Но в следующий раз мы обязательно это сделаем.
- Хорошо, мой милый, с тобой я на все и всегда согласна, - прошептала в ответ засыпающая Стеша.
Их жизнь, даже в таком казарменном виде, была счастливой. Да и что нужно двум любящим людям, кроме их самих? И если днем они занимались в разных аудиториях, то вечер и ночь были в их полном распоряжении.
Любовь – великое таинство, тысячекратно описанное, но никогда и никем необъясненное. Почему вдруг у двух людей, ранее незнакомых, появляется это чувство, в одних случаях безоговорочное, в других – мучительное состояние зависимости, порой похожее на безумство? Может ли оно появляться и умирать вместе с человеком? И все-таки, как бы это ни выглядело, из всех чувств, владеющих человеком, любовь – самое светлое, чистое и сильное. Потому что в основе его лежит добро.
Дни летели стремительно, им не хватало друг друга, когда они не были вместе. В последний и единственный выходной за три дня до отъезда они лежали в постели.
- Знаешь, Сереж, мы не перестаем обниматься, целоваться, но меня не покидает чувство, что все это пройдет, стоит нам встать – все исчезнет, и мне от этого становится страшно. Как бы это ни банально звучало, но ты – часть меня, и нормально жить без тебя, хорошо это или плохо, я не смогу.
- Моя милая девочка, тебе не должно быть страшно, потому что я тоже часть тебя и исчезнуть никуда не могу. Я очень не хочу, чтобы ты грустила. Ведь для этого нет никаких оснований. Я буду с тобой, пока жив. И вообще – долой грусть! Я для тебя спляшу, и не просто, а на руках!
Сергей выпрыгнул из-по одеяла, легко встал на руки, словно в основном для ходьбы использовал именно их. Прошелся по комнате, будто представляясь, и начал выводить:
- Калинка, калинка, малинка моя…
При этом пристукивал по полу в такт ладонями и раскачивал ногами. Это было необычное зрелище, говорящее о большой физической силе и выносливости человека. Лицо Сергея побагровело, вены на шее вздулись, складывалось впечатление, что они вот-вот лопнут.
- Хватит, Сереженька, - взмолилась Стеша.
Сергей встал на ноги:
- Да я ведь тебя порадовать хотел, чтобы ты посмеялась и страхи твои прошли.
- Все, мой родной, уже нет никаких страхов, - широко развела Стеша руками, будто это и являлось главным подтверждением того, что страхи и впрямь улетучились. – Лучше ляг рядом, и расскажи мне о себе, хотя мне и кажется, что знаю тебя уже тысячу лет. У тебя на плече огромный рваный шрам. Откуда это, мой милый?
- Ааа, шрам, - улыбнулся Сергей, - обычное бытовое дело, без следов геройства. Это было сразу после службы во флоте. Вернулся домой. Отцу нужно было вывезти из леса спиленные деревья (дом мы тогда строили новый). Все шло в обычно режиме, я помогал цеплять металлический витой трос за хлысты. А потом то ли деревья оказались слишком тяжелыми, то ли трос был изношен, трактор дернул зацепленное, но с места не тронулся, только буксанул, потом поддал газу, ну и трос не выдержал, лопнул, как раз посередине, и оторванным концом стеганул меня. И хорошо, что по плечу, а если бы чуть в сторону шеи, все закончилось бы печально. Что касается биографии, то здесь все как у всех. Родился в селе Дубы. А знаешь, почему я так быстро освоился в Стрелково? Да потому, что наши села очень похожи. Песчаная местность, окруженная лесом. Правда, у нас деревья еще ближе подступают к домам – огромные столетние дубы и сосны, не обхватишь! И потом, знаешь, Стеш, куда бы я ни приехал, там, где песок и лес, место кажется своим и даже родным. Родители мои – мать Нина Васильевна и отец Алексей Романович. Нас трое детей в семье. Я – младший. Брат Виктор и сестра Катя уехали жить далеко. Виктор - в Мурманск, ходит на промысловом рыболовецком судне. Катя работает врачом в Кирове. У всех свои семьи, дети. Да, не сказал про родителей. Мама по профессии медик – фельдшер в медпункте. Отец – лесовод в местном лесничестве. Я тебя с ними скоро обязательно познакомлю. Закончил школу и до армии помогал отцу. Потом меня призвали в Морфлот, служил в Приморье. Служба хоть и непростая была, но мне нравилась. Я ведь мечтал стать моряком. Книгами зачитывался в детстве, все больше о морских походах, путешествиях, сражениях. Позже историей стал интересоваться, литературой, поэзией. У меня даже круг любимых литературных героев образовался. Одним из таких был Артур Бертон из книги Войнича «Овод». Я эту книгу перечитывал много раз, и литературный герой стал для меня реальным. Очень хотел походить на него. Воспитывал в себе силу воли, бесстрашие. Даже боксом в связи с этим стал заниматься. Поначалу в школе – у нас там секция была, потом продолжил на флоте. Сейчас это юношеским максимализмом может казаться, но тогда у меня установка была: что бы ни случилось, идти до конца и в спортивных поединках, а потом и в уличных драках, которые тоже случались. Бывало, что доставалось мне крепко, противник меня так отделывал, что неделями отходил. Но после каждого нокаутирующего удара из последних сил, сцепив зубы, все равно вставал и шел вперед.
Стеша слушала Сергея, не перебивая, ей было интересно все до мельчайших подробностей.
- В драке меня даже побаиваться стали, - продолжал Сергей, - говорили, что боли не чувствую. Конечно, все я чувствовал, и страх был, просто считал, что это нужно преодолеть. Может, поэтому и служба не казалась тяжелой. Многие товарищи дни считали до дембеля, а я на сверхсрочную остался. Съездил на побывку домой и вернулся. Правда, через три года меня все-таки комиссовали: стали мучить головные боли, врачи вынесли заключение, что мои адаптационные возможности исчерпаны и климат я больше не смогу выдерживать. Мне было жаль – все-таки я хотел стать профессиональным военным моряком. Вернувшись домой, решил поступать на исторический факультет. Где-то на третьем курсе познакомился ближе со своей одногруппницей, ее звали Оля, она родом из этого города. Недолго думая, летом поженились, жили у ее родителей. Прожили недолго, около года, и развелись.
- А что было не так? Почему так быстро исчезли чувства? Ведь они же были? Не просто же так вы поженились, - нарушила монолог Сергея Стеша.
- Мне все время было неловко жить под одной крышей с ее родителями. Предлагал Ольге снимать квартиру, но она не соглашалась. И потом, мы были разными людьми, родились и выросли в разной среде. Она была единственная дочь у родителей, красива, избалована вниманием поклонников. До сих пор не могу понять, почему она так поступала, но иной раз кокетничала так, чтобы я видел. Может, думала, что таким образом ценить ее больше буду или ревность во мне вызвать хотела? Не знаю. Но меня только раздражало такое поведение, и чем дальше, тем сильнее. Все труднее удавалось находить компромиссы. Хотя, конечно, было время, когда наступало равновесие и казалось, что все хорошо, но длилось это недолго. В конце концов, эти стычки, где никто не хотел уступать, надоели обоим, и мы развелись. Хотя теперь, по прошествии нескольких лет, думаю, что она была в общем-то неплохим человеком. Не видел ее после окончания института, но говорят, что вышла замуж и даже счастлива. И вот я думаю: в одном случае счастья не было, а в другом оно случилось. Почему? Наверное, потому, что не любили друг друга, были лишь симпатии, и казалось, что стерпится – слюбится, но не случилось. Вот и вся моя недолгая семейная жизнь. Ну, а потом отучился и по распределению попал в твое родное село. Знаешь, Стеш, говорят, мы предполагаем, а судьба располагает. И я счастлив, что судьба распорядилась именно так, что я встретил тебя. Глубоко убежден, что это непременно должно было случиться, потому что встреча с тобой – самое большое и значимое событие в моей жизни.
Сергей присел на край кровати, погладил Стешу по голове и вдруг, на мгновение задумавшись, произнес:
- У меня появилась одна мысль, и мы ее непременно должны реализовать. Есть предложение быстро собраться и сделать вылазку в город.
- Ты мне расскажешь? – спросила Стеша, заинтригованная внезапным предложением.
Ну, разумеется, потому что ты – главное действующее лицо, но об этом чуть позже, - сказал Сергей, подняв указательный палец верх.
На остановках народа не было, и они быстро добрались до центра города.
- Мы уже почти у цели, - сказал Сергей, держа Стешу за руку. – Прошу, - он галантно открыл дверь в магазин.
Стеша успела заметить вывеску – «Ювелирный магазин».
- Сереж, что ты задумал?
- Ничего особенного. У нас через месяц с небольшим, как ты, надеюсь, помнишь свадьба, и мы пришли купить кольца, а потом еще кое-что, - произнес, улыбаясь, Сергей. – Но выбирать будешь ты.
Стеша никогда не носила золотых украшений. Когда выходила замуж в первый раз, на ней было медное кольцо матери. Она смущенно подошла к витрине и, особенно не рассматривая, указала на узкое колечко:
- Вот это.
Продавец подобрала размер. Сергей удовлетворенно кивнул головой:
- Красиво, - и добавил, - мне точно такое же, но, разумеется, моего размера.
Затем быстро расплатившись, вновь взял Стешу за руку и быстро повлек, но теперь уже в соседний магазин «Свадебные платья».
- Я хочу, чтобы ты была сказочно красива, моя девочка, - шепнул ей Сергей.
Они выбрали кипенно-белое платье с фатой, не пышное, но подчеркивающее стройную фигуру Стеши.
- Ну, и еще нам нужны туфли, - обратился Сергей к продавцу. – Белые туфли какого размера, Стеш?
- Размер 37.
Она примерила поданные туфли, которые оказались впору. Сергей, широко улыбаясь, оглядел избранницу:
- Все настолько безупречно, великолепно, очень хотел бы, чтобы свадьба была сегодня. Остается только сожалеть, что это невозможно. Буду ждать.
Расплатившись, Сергей забрал упакованные вещи, и они покинули магазин.
- Это событие нужно отметить, поэтому мы поступим следующим образом: купим опробованное вино, что-нибудь к столу и поедем в наше жилище, которое, признаюсь, я стал воспринимать как родное.
В комнате Стеша обняла Сергея:
- Спасибо, мой милый, спасибо за все. Я уже так много времени счастлива! Иногда мне кажется, что так не бывает.
- Нет, так бывает, потому что мы так чувствуем. И так будет, потому что мы этого больше всего желаем. Ведь правда, моя девочка?
- Правда, Сереженька.
*
Степанида помнила все из тех далеких дней, хотя часто забывала то, что было вчера, но то состояние блаженства, в котором тогда пребывала, и сегодня наполняло ее, старого, немощного человека, тихой радостью.
- Жаль, что невозможно хоть на день, хоть на час переместиться в ту жизнь, испытать те чувства, прижаться к любимому человеку, без которого она не испытала бы женского счастья. Хорошо, хоть мысли пока слушаются и переносят в те, теперь уже невероятно далекие времена. Люди придумали сказку о том, что все возрасты прекрасны, успокаивают себя этим. Хотя, как можно обмануть себя, не понимаю, - размышляла Степанида. – Ну что прекрасного может быть в ее теперешней жизни старой развалины, у которой еле-еле душа в теле.
И она вновь погрузилась в прошлое.
*
Совместное пребывание и проживание на курсах изменило жизнь Стеши. Она начала думать о Сергее, как о муже, любимом мужчине, проблемы которого становились и ее проблемами. Они чаще стали видеться. Сергей чуть ли не каждый день заглядывал к Стеше домой, занимался с Павлушей, рассказывая ему истории, которых знал великое множество. Они быстро сдружились. Доброта, не по обязанности исходящая от человека, притягивает и привязывает людей. Стеше было приятно готовить для Сергею пищу. Просила его, чтобы приносил что-то постирать, и он иногда приносил рубашки. Народ в селе уже начал поговаривать о них, высказывать предположения. А недели за две до свадьбы, дождавшись, когда в учительской соберутся коллеги, они сами объявили о торжестве, которое должно было состояться 1 марта, и, конечно же, пригласили всех на это событие. Валентина Григорьевна неожиданно предложила провести свадьбу в школьной столовой, поскольку там места хватит и посидеть и поплясать. Стеша сообщила о грядущей свадьбе и теткам, которые были рады за Стешу, что она, наконец, обретет свое счастье. Они видели Сергея и общались с ним всего один раз, у Стеши дома, но он успел расположить их к себе даже за такое короткое время. Дошла новость и до Ивана. Однажды вечером, изрядно выпив, он решил разобраться с соперником, поскольку продолжал считать, что Стеша одумается и вернется к нему, ведь у них есть то, что объединяет, - сын. Да и потом, развод на селе был делом довольно редким в то время, женщины терпели до конца, не бросая своих мужей. Даже не припомнить, когда это случилось в последний раз.
Иван, дождавшись темноты, направился к дому, где снимал комнату Сергей. Вошел, не постучавшись. Хмуро спросил:
- Где постоялец?
- Да в соседней комнате, а ты что, Иван, такой смурной? Уж не с бедой ли пришел? - разгневанно выдала хозяйка избы - Дарья.
- Да с добром я, с добром, - ухмыльнулся Иван, подумав: «Еще не хватало, чтобы Дарья тут вой подняла».
На шум вышел Сергей:
- Что тут происходит, тетя Даша?
- Иван вот к вам пришел, Сергей Алексеевич. Да вижу, с камнем за пазухой.
Дарья недолюбливала Ивана за его пьянство, безделье, скверный нрав.
- Ну, что, поговорим? – произнес Иван, недобро глядя на Сергея.
- Конечно, поговорим, - ответил тот спокойно. – Вижу, разговаривать ты настроен только на улице? Я сейчас что-нибудь накину и выйду к тебе. А ты иди, готовься к разговору.
Иван вышел. Вслед за ним – Сергей.
- Сергей Алексеевич, вы уж поосторожней с ним, он ведь буйный, - всполошилась Дарья.
- Ничего, тетя Даша, все будет хорошо, вы только не волнуйтесь.
Иван стоял возле изгороди, угрожающе наклонившись, курил. Увидев спускающегося с крыльца Сергея, бросил окурок и двинулся навстречу ему.
- Ты мой враг, ты увел у меня жену, а теперь еще и сына забрать хочешь, - прохрипел он.
- Ты говоришь неправду. Никого я у тебя не уводил. Ты все растерял сам: твоя жена ушла, и не ко мне, а просто бросила тебя из-за невыносимой совместной жизни. Если жену ты потерял, то твои отношения с сыном зависят только от тебя, я им препятствовать не буду.
Сергей чувствовал настрой гостя на драку, но отчего-то был спокоен, хотя, вспоминая прошлые драки, когда-либо бывшие в его жизни, он всегда был предельно собран, напряжен, готов к молниеносному броску. Но сегодня не хотел драться с Иваном. «Лучше бы закончить этот неприятный, но неизбежный разговор миром», - думал Сергей. Иван же, ухватившись за слова о сыне, наклонившись, бросился на Сергея и, широко размахнувшись, попытался ударить. Сергей увернулся и нанес два резких коротких удара в летевшее на него рыхлое, пьяное тело – левой по печени, правой – в сплетение под ребрами. Нападавший рухнул сначала на колени, затем повалился вперед, уткнувшись лицом в снег. Подождав минуты две-три, Сергей помог подняться очумевшему от боли и неожиданности Ивану, надел на него слетевшую шапку, довел, держа под руку, до калитки и, выпроваживая, сказал:
- Больше драться ко мне не приходи, иначе я побью тебя, и не так, как сегодня, а очень сильно.
И, захлопнув калитку, пошел прочь от темной, провисшей фигуры Ивана. За ходом событий из окна наблюдала Дарья. Она-то потом и донесла до ушей всех желающих о произошедшем. Но рассказывала все по-своему. Бабка Варвара, большая любительница покалякать, жившая с Дарьей по соседству, все выведывала, что же там произошло:
- Ить все село бурлит, говорят, что учитель-то побил Ивана.
- Да нет же, все было не так, расскажу как на духу, - божилась Дарья. – Иван-то пьяный был и хотел ударить Сергея Алексеевича, а поскользнулся и упал. Сергей Алексеевич помог ему подняться, проводил за калитку, сказав, что в следующий раз поговорим.
- И все? – недоверчиво выспрашивала Варвара, - Ивана-то просто так не успокоишь, его все село знает.
- Оно так, конечно, - не унималась Дарья, - видать, учитель какое-то слово сказал, что Иван понял. Сама посуди, и у того и у другого царапин на лице не видно, а драк без них не бывает.
Так и гулял слух по селу, и в каждом случае звучал по-своему. Как-то вечером, когда Сергей сидел у Стеши, она испуганно спросила:
- Вы что, и правда с Иваном подрались?
- Ну, не совсем так, Стеш, у него были дурные намерения, я объяснил, как мог, что лучше так не поступать. Думаю, с плохими мыслями он больше не придет, - сказал Сергей, не желая развивать эту тему.
- Сереж, я же волнуюсь. Что ему в голову может прийти?
Сергей приобнял Стешу, посадил к себе на колени:
- Давай не будем, моя милая, об этом, думаю, он не станет нас беспокоить. И потом у меня есть веские аргументы в нашу пользу: я тебя люблю и никому не отдам. Конечно, Павлуша – его сын, и он вправе с ним видеться. Это по-человечески, и мы не должны этому препятствовать. Ты согласна со мной?
- Да, - ответила Стеша, кивнув головой. – И еще вопрос, мой милый. Скоро наша свадьба, а ты не познакомил меня со своими родителями. Это не обидит их?
- Нет, Стеш, не обидит. Когда-то я уже говорил с ними на эту тему, и они сказали, что примут ту, которую я выберу. Правда, с тех пор прошло много лет, но я думаю, что ничего не изменилось. Мы сегодня же им и сестре с братом пошлем телеграммы с приглашением на нашу свадьбу. И давай попробуем отсюда, с отделения почты вместе позвонить родителям, у них дома есть телефон.
Стеша волновалась перед разговором с родителями Сергея. Хотя все прошло спокойно. Они были деликатны с будущей снохой, а Нина Васильевна даже назвала ее дочкой, отчего у Стеши потекли слезы. Сергей вопросительно посмотрел на нее.
- Нет-нет, все хорошо, Сережа, это от радости.
К свадьбе готовились всем миром, хотя жених и невеста не хотели пышных торжеств. Сергей накануне купил водку, съездил в районный центр за продуктами, которые можно было купить если не в магазине, то на рынке. Тетки и коллеги достали все свои соленья, копченья. Все было готово к торжеству. И, наконец, наступил день свадьбы.
Родители Сергея приехали накануне на автомобиле и помогали в организации стола. Бессменный школьный конюх Гаврила запряг лошадь. На улице был небольшой морозец, медленно кружился снег. Дугу упряжи старшеклассники украсили разноцветными лентами, к кольцу подвесили запасной школьный колокольчик. Украсили и большие розвальни, приделав к спинке искусственные, сделанные собственными руками цветы. В розвальни положили свежее сено, накрыв его мягким ковром. Сергей Алексеевич, волнуясь, ходил рядом. Еще бы! Сегодня он станет мужем раз и навсегда. Свидетелем жениха был учитель русского языка и литературы Алексей Тимофеевич Сомов, большой шутник и острослов. Когда Сергей неожиданно попросил закурить у Сомова, тот отказал, сказав полушутливо-полусерьезно:
- Сергей Алексеевич, сам всю жизнь от этой привычки маюсь, вам категорически не советую, а вдруг с этого раза все начнется? Вы меня потом всю жизнь будете вспоминать недобрым словом. Поедемте-ка, батенька, за невестой, уже пора, она, наверное, волнуется еще больше вас.
Сергей с Сомовым уселись в розвальни.
- Ну, Гаврила, командуй, теперь все дело за тобой, не подкачай, но и нас не расплескай, - шутил Алексей Тимофеевич.
Что там Гаврила, даже лошадь чувствовала серьезность момента. И не успел он тронуть вожжи, как она резво рванула, поднимая копытами и полозьями саней клубы бунтующего снега. Ехать от школы до дома Стеши было всего ничего. Процессия спустилась с горы в улицу, наполнив ее звоном колокольчика. Народ выглядывал из окон, стоял вдоль дороги, приветливо маша руками. У дома Стеши было многолюдно. Всем: от малолетних до седобородых хотелось взглянуть на невесту и жениха в их свадебной одежде. Стеша со свидетельницей, женой Сомова, Ниной и многочисленными помощницами вышла на крыльцо, покрытое половиком, встречать жениха. Она был трогательно красива и стройна в свадебном одеянии, с пышной, высокой прической, накрытой фатой. Было видно, что Стеша сильно волнуется. Ее необычная бледность проступала даже сквозь румяна. Сергей, живо скинув пальто, шагнул навстречу Стеше, помог спуститься ей с крыльца. Эту сцену и толпу подступившего народа запечатлел местный фотограф, учитель Виктор Васильевич.
*
Сегодня Степанида нет-нет, да и достанет свадебные фотографии из альбома и долго всматривается в застывшие мгновения счастья. Невеста в белоснежном платье и жених в черном костюме, белой сорочке с галстуком – все выглядело очень торжественно. Даже ветхие постройки на фоне не портили картины. Многих, очень многих, кто улыбается с тех фотографий, уже нет в живых. Осталась только память, которая печалит и бередит душу.
*
- Ну, а теперь в сельсовет, на регистрацию брака, - зычно крикнул Сомов.
Жених и невеста, накинув пальто, вместе со свидетелями уселись в розвальни. Ямщик гикнул, круто разворачивая лошадь, окружающий народ отпрянул, и процессия резво двинулась вперед. В сельском совете, располагавшемся на другой улице, брачующихся уже ждали. Здесь были и родители Сергея, и коллеги. Родители впервые увидели Стешу, которая подошла, поздоровалась, обняла их и прошептала:
- Я обязательно буду вам хорошей снохой.
Затем наступила сама церемония бракосочетания. Ее вела секретарь сельсовета, веселая моложавая женщина Екатерина Поспелова.
- Объявляется бракосочетание Перегудина Сергея Алексеевича и Саниной Степаниды Павловны, - начала она.- Сергей Алексеевич, согласны ли Вы взять в жены Степаниду Павловну?
- Да, согласен, - четко, почти по военному ответил Сергей.
- Степанида Павловна, согласны ли Вы взять в мужья Сергея Алексеевича?
- Да, согласна, - уверенно ответила Стеша.
- Молодые, обменяйтесь кольцами, - продолжила Екатерина.
Молодожены, волнуясь, надели друг другу кольца.
- Данные о бракосочетании занесены в журнал и свидетельство. Свидетели, распишитесь.
Нина и Алексей расписались.
- А теперь, Степанида Павловна и Сергей Алексеевич, объявляю вас мужем и женой, - заключила ведущая.
Присутствующие окружили их, поздравляли, обнимали. Откуда ни возьмись, появились бутылки шампанского, с шумом вылетали пробки, наполнялись бокалы. Стеша и Сергей выпили шампанское до дна, чтобы жизнь была полной, и впервые прилюдно поцеловались. Народ кричал «Горько!», молодожены были покорны и исполнительны.
Затем наступил черед свадебного торжества, которое, как ему и полагается, было веселым и шумным, с песнями, танцами и плясками под гармошку и проигрыватель. Произносились тосты, много кричали «горько». Павлуша и тетки сидели рядом со Стешей. Родители Сергея – рядом с ним. Все было пристойно, без конфликтов и привычных на селе свадебных драк. Не слышно было пошлых матерных частушек, которыми нередко грешат деревенские свадьбы. Гуляла сельская интеллигенция, и в этом была особенность свадьбы.
Наконец, гости, усталые и довольные, начали расходиться по домам, дело близилось к полуночи. Павлушу, дремавшего за столом, забрала тетя Таня к себе. Родители Сергея заночевали у тети Анисьи. Гаврила, хоть и был под хмельком, обязанностей своих не забывал. Развозил всех, кому требовалось или плохо моглось. Валентина Григорьевна, жившая рядом со школой, вместе с мужем, учителем труда, оставалась до последнего.
- Ну, теперь и вам пора, устали ведь, - обратилась она к Сергею и Стеше, - молодоженам всегда достается больше всех. Гаврила вас отвезет до дома. А завтра уборщицы все здесь перемоют.
Дома было непривычно тихо, тепло и уютно. Сергей усадил Стешу за стол напротив себя, как он это любил делать, чтобы собеседник был открыт для него – глаза в глаза.
- Теперь, моя любимая, ты – законная жена человека, который сидит напротив тебя и много-много лет будет рядом с тобой. Ты готова к этому?
- Да, мой милый, я - твоя жена душой и телом. Случилось то, чего я больше всего в этой жизни желала – быть твоей женой. Я счастлива! – произнесла проникновенно Стеша.
Они протянули руки через стол и долго держали их, глядя в глаза друг другу. Потом погасили свет… Это была не первая их ночь вместе, но теперь уже ночь мужа и жены…
Первым проснулся Сергей. Он долго гладил Стешу по голове, плечам.
- Ну, просыпайся, жена, я так по тебе соскучился за ночь, что сил моих нет, - Сергей целовал ее грудь, шею, живот.
- Я тоже, мой милый, - шептала Стеша, блаженно потягиваясь в сладостной неге, прижимая к себе мужа.
Сергей был так страстен, что Стеша тонула в его ласках, теряя чувство реальности, ее сознание путалось и куда-то уплывало. Только с ним она испытала, что такое быть желанной женщиной.
- Ну, а теперь, Стеш, мы должны проводить моих родителей, им ведь ехать далеко да еще на такой машине, которая быстро не разбежится (старенький газик, крытый брезентом, отец его купил списанным, сам перебрал и вот уже ни один год он исправно служит). Она, конечно, годится для бездорожья, но по асфальтовой дороге скорость ее мала.
- Пойдем-ка за Павлушей, а потом за ними, посидим в нашем пристанище все вместе.
Быстро собрали Павлушу, чему он был очень рад (надоело сидеть взаперти в четырех стенах, даже с игрушками). У тетки Анисьи все уже были на ногах.
- Пап, мам, мы со Стешей и Павлушей за вами, хотим, чтобы вы посетили наше жилище, прежде чем уехать.
Родители успели поладить с теткой Анисьей, как ни говори, родственники теперь, да и нравами сошлись. С тем же заехали и к тете Тане. Она и бутылку на стол поставила, но пить было некому: одним нельзя, другие лишь пригубили.
- Да, дом вам нужен другой, - осмотрев жилище, сказал Алексей Романович. – Этот свое уже отжил. Ну, ты, Сережка, мужик крепкий у нас, смекалистый, все сможешь. И дом построишь – не зря я тебя этому учил.
- Есть такие мысли, пап, и это будет дом, не похожий на окружающие. Я даже наброски сделал на бумаге.
- И еще, Сереж, - выйдя на улицу напутствовал отец, - сразу видно, жена тебе попалась хорошая, добрая. Ты ее не обижай, не повтори прежних ошибок (только сошлись и сразу разбежались). Лет-то тебе уже много. Хватит метаться.
- Нет, пап, здесь все по-другому. Не буду вдаваться в подробности. Скажу только, что Стеша мне очень дорога. У меня такое ощущение, что я сюда, в Стрелково, приехал только за тем, чтобы ее найти.
Отец внимательно посмотрел на сына.
- Ну и добро, значит, жизнь сложится, - сказал он, довольно улыбаясь.
В избе Стеша о чем-то разговаривала со свекровью да тетками.
- Ну что, мать, - обратился Алексей Романович к жене, - присядем перед дальней дорогой по русскому обычаю – и в путь.
- Не такая уж она и дальняя, - отмахнулась Нина Васильевна, - засветло доедем.
Присели, помолчали и стали прощаться, как водится, благодарить за радушный прием, приглашать в гости. Они и впрямь понравились друг другу простотой, радушием. А что еще нужно, чтобы люди были расположены к встрече.
- Да, мам, пап, Виктор с Катей прислали телеграммы, что встретимся в июле на родине. Мы со Стешей и Павлушей тоже приедем, побудем с недельку, а там за работу – дом будем строить. И еще, пап, ты мне не все книги привез.
- Да, я их не нашел, Сереж, - развел руками Алексей Романович.
- А в спальне моей смотрел?
- Нет, все, что на книжных полках, пересмотрел, а про спальню твою даже не подумал. Извини, брат…
- Ну, ничего, лишний повод встретиться. Где-нибудь через месяц приеду, - успокаивающе махнул рукой Сергей.
Вышли на улицу. Еще раз обнялись на прощанье. Алексей Романович завел свою чудо-машину, и она, рассекая рыхлый снег, брызгами разлетавшийся в разные стороны, тихо, но уверенно двинулась вперед.
- Ну, и мы, молодежь, тоже идем по домам, - объявили тетки. – Павлушу, если хотите, заберем.
- Нет, - сказал Сергей, - у нас сегодня законный выходной, пусть будет с нами.
В доме Стеша затопила печку, Павлуша оседлал своего любимого деревянного коня и размахивал сделанным Сергеем деревянным мечом. Сергей обнял Стешу.
- Так, жена, я сегодня обмолвился о строительстве дома. Вначале хотел тебя посвятить, когда проект доделаю до конца, но уж коли проговорился, - озабоченно произнес он, разворачивая на столе лист ватмана. – Вот эскиз будущего дома.
На листе был изображен дом в два уровня.
- Но таких домов в селе нет, да и в других местах я не видела, - удивленно произнесла Стеша.
- Да, именно так, моя милая, таких домов в округе нет. Но это не значит, что нам может что-то помешать в его постройке. Если в нескольких словах, проект доделаю позже; у нашего дома, хоть и деревянного будет бетонное основание, металлическая кровля. Пристроенные под одну крышу теплый туалет, ванная. Вода будет подаваться насосом из колодца, через реле давления. Здесь песок на много метров в глубь, поэтому выгребная яма долго прослужит. На втором этаже расположим две комнаты: нашу спальню и детскую. Отапливать будем с помощью чугунных батарей из отдельной котельной. Топить можно дровами, но лучше углем. Ну, вот, в целом, это будет выглядеть так.
- Сереж, я не только удивлена, но потрясена возможностью построить такой дом в наших условиях, да и потом это потребует больших затрат.
- Ты знаешь, Стеш, планы о постройке такого дома давно крутятся у меня в голове. А сегодня – это уже насущная необходимость. Деньги на то, чтобы, как говорят плотники, загнать дом под крышу, у меня есть. На протяжении пяти лет учебы я работал, нет, пахал во время летних каникул: ремонтировал колхозные дворы, заливал бетон, вел кирпичную кладку, даже со сварочным аппаратом умею управляться. Так что, если не смогу учительствовать, буду строителем, - шутливо произнес Сергей.
- Сереженька, я готова с тобой к любым лишениям, а ты мне дворец предлагаешь. Даже как-то в голове не укладывается. Но я верю всему, что ты сказал, знаю, задуманное тобой исполнится. Ты – волшебник, мой милый, я люблю тебя и с твоими грандиозными планами, и без них. Только ты не бросай меня, ладно?
Сергей оторопел от последних слов.
- Что это за мрачные мысли, моя девочка? Разве я тебе дал повод так думать?
- Нет, конечно, нет, Сереженька. Просто я подумала, что все и сразу бывает редко, а может, и вообще не бывает.
- Ничего слышать не хочу! Прочь темные, тоскливые мысли! Все будет хорошо, я это знаю, - уверенно произнес Сергей, чмокнув Стешу в нос. – А давай, жена, в выходной на лыжах поедем в лес втроем, ты, я и Павлуша? Надеюсь, в школе лыжи напрокат нам выдадут? – рассмеялся Сергей.
И вот в очередное воскресенье, встав на лыжи, вся семья через огороды направилась в лес. В первой декаде марта еще бывают крепкие ночные морозы, которые так сковывают размякший от оттепели снег, что он становится жестким, образуя наст, позволяющий ходить, не проваливаясь, не только на лыжах, но и пешим ходом. Несмотря на то, что Павлуше выбрали самые короткие и легкие лыжи под валенки, он вскоре устал. Сергей посадил его себе на плечи, забрав лыжи, и путешествие продолжилось. Вскоре они подошли к лесу.
Лес спокойно и безмятежно почивал в дреме. Кроны деревьев, устремившиеся в небо, слегка покачивались, соприкасаясь друг с другом, словно в полузабытьи шептали радостные вести о скором пробуждении. Потерявший былую белизну, просевший снег еще надежно покрывал землю. Тут и там виднелись стволы отживших свой век, поваленных, повисших деревьев, похожих на припавших на колено, смертельно раненных воинов, зацепившихся за жизнь в своих последних проявлениях. Чтобы еще и еще раз впитать окружающую благодать мира, прежде, чем уйти навсегда. В спокойствии леса было что-то неизбывно мощное и величественное. Торжество жизни, неповторимой и вечной.
- Ну а теперь, - сказал Сергей, когда они добрались до первой попавшейся поляны, - мы сделаем привал, и не просто, а разведем костер. Ответственным за это дело назначается Перегудина Стеша, - сделав серьезное лицо, заключил Сергей.
- Сереж, да я никогда в жизни не разводила костер в лесу, да еще на снегу.
- Вы меня невнимательно слушали, девушка. Я сказал – ответственным, то есть наблюдателем, а исполнителями будут мужчины, то есть мы с Павлушей. Как ты думаешь, Павлуша?
- Я согласен, дядя Сережа, - с радостью произнес отдохнувший на плечах Сергея и освоившийся на новом месте Павлуша.
Сергей освободил от снега небольшой участок. Наломал сухие сучья, в изобилии торчавшие из снега и висевшие на деревьях. Сложил их шалашиком и подсунул вниз срезанную с березы бересту.
- Итак, в целях экономии зажигаю с одной спички, - весело отчеканил он.
Чиркнув спичкой, поднес ее к бересте, та словно нехотя загорелась, выпуская маленькие клубы черной копоти, а затем занялась огнем вся, языки пламени охватили сложенные сучья. Сергей положил лыжи так, чтобы на них можно было удобно сесть.
- По-моему, в закромах кое-что имеется, - Сергей достал из рюкзака термос с чаем, полбулки нарезанного хлеба да завернутое в вощеную бумагу сало с большими красными прожилками.
- Павлуша, представь, что мы сегодня как древние охотники добыли мамонта, а сейчас поджарим добычу и совершим обеденную трапезу.
Павлуша был в восторге от такого предложения, живо представив прочитанные мамой рассказы на эту тему. Стеша с удивлением и благодарностью смотрела на Сергея. Тем временем тот срезал прямые ветки тальника, заострил их концы и раздал каждому.
- Смотрите и делайте, как я.
Он насадил кусочек хлеба и сала на ветку. Помог Павлуше справиться с этой непосильной для него задачей.
- Все к огню, - не переставая улыбаться, скомандовал Сергей.
В воздухе вкусно запахло печеным хлебом и жареным мясом.
- Ну, а теперь, мои охотники, приступим непосредственно к трапезе. Мы должны набраться сил для дальнейшего пути, - провозгласил он, словно вождь племени.
Все было действительно вкусно и необычно. Костер на снегу, лес в своем первозданном виде, солнце, словно по заказу, все создавало атмосферу праздника.
Обратно возвращаться было труднее. Снег, разогретый полуденным солнцем, местами проваливался, прилипал к намокшим лыжам. Но это не могло испортить ощущения радости, словно эти трудности заранее учитывались путешественниками.
Павлуша целую неделю вспоминал и рассказывал теткам, как они в лесу охотились на мамонта и как поджаривали его. А Стеша была невыразимо рада любви и покою, поселившемуся в ее душе. Однажды, лежа в постели, когда Павлуша уже спал, Стеша рассказала Сергею о своем любимом месте, где ей необъяснимо хорошо, и она очень хочет побывать там вместе с Сергеем, описав во всех подробностях, как оно выглядит. Сергей слушал внимательно, не перебивая ее.
- Моя милая девочка, твоя душа необыкновенна и чиста, лишена корысти, очень чувствительна к этом миру, к любым его изменениям, в ней нет темных пятен. Ты непосредственна, как ребенок. Меня очень трогают твои качества, которые в людях встречаются, увы, крайне редко. Даже в моей любви к тебе есть что-то необычное, словно не от мира сего. Мне тебя физически не хватает. Я хочу всегда видеть, слышать, ощущать тебя, только тогда я становлюсь спокойным. И я точно знаю, что эти чувства не могли быть связаны ни с одной женщиной, живущей на Земле. Даже не знаю, как это назвать – наваждение, зависимость, судьба…И еще… Я очень хотел бы с общих с тобой детей. Конечно, есть Павлуша, которого я искренне люблю. И еще, я представляю, что у нас будет дочка, похожая на тебя.
- Сереженька, родной мой, я очень хотела бы родить тебе деточек, но, к сожалению, это невозможно. Я ведь тебе рассказывала о причине, заключении докторов.
- Стеш, жизнь не стоит на месте, все развивается, и медицина тоже. И то, что вчера казалось невозможным, сегодня почти обыденное дело. Этой весной я начну строить дом, а летом, ближе к осени, мы поедем в Москву. Ведь там у нас медицинские светила сидят. Пусть они еще раз обследуют тебя и вынесут свой вердикт. Я почему-то думаю, что все возможно, главное, надо сильно желать. А этого нам занимать не нужно.
Сергей и Стеша обнялись и заснули, полные радужных надежд на лучшее. Они были молоды, а молодость, как известно, - неистребимый оптимизм, в огне которого сгорают всякие невзгоды, и неиссякаемая энергия, позволяющая преодолевать самые невообразимые, сумасшедшие трудности. Даже в той мало приспособленной к нормальной жизни лачуге, где они ютились, у них был домашний очаг - атмосфера доверия, взаимопонимания, тепла и уюта. Когда это присутствует в жизни двух людей, ничего другого искать уже не нужно.
Меж тем весна набирала обороты. На улицах стояли огромные лужи, повсюду бежали веселые, звонкие ручьи. Малолетняя ребятня неизменно пускала кораблики, проверяла глубину луж, зачерпывая сапогами ледяную воду, чем навлекала на себя родительский гнев. По улицам туда-сюда сновали трактора, совершая необходимые, полезные для общества дела. Можно сказать, жизнь села кипела, несмотря на очевидные трудности, которыми она изобиловала. Наверное, за последние сто лет она как-то изменилась, но физического, ручного труда, к сожалению, меньше не стало. Страна покорила космос. А те, кто вносил значимый вклад в движение страны вперед, так и остались на задворках истории с ворохом нерешенных проблем.
Где-то к середине апреля снег почти сошел, песчаная дорога по обочинам высохла так, что можно было пройти тропинками вдоль улиц, не замочив и не запачкав ноги. В школе устраивали субботники, убирали территорию от набравшегося за зиму мусора. На уроках труда ученики чинили по необходимости забор вокруг школы, территория которой вместе с садом составляла порядка трех гектар. В школе были хорошие мастерские с токарными и сверлильными станками по дереву и металлу и прочие инструменты – рубанки, ножовки, долота. Ученики старших классов изготавливали нехитрые изделия из дерева (разделочные доски, плечики для одежды, деревянные ложки, половники и даже рюмки и стаканы). Все это было нужным и полезным делом. Физкультуру уже проводили на уличных снарядах – турнике, брусьях, шесте, лестнице для подтягиваний. На то время в школе насчитывалось порядка трехсот учеников.
Сергей, как и обещал родителям, засобирался в поездку. Он был весел и бодр. Вечером в субботу сказал Стеше:
- Я быстро – туда и обратно. Даже уже договорился: завтра утром к автобусу трактор идет, я с ним и доеду. Ну, а вечером домой на крыльях прилечу, - шутливо сказал он, видя, как на лице Стеши появилось беспокойство.
- Сереж, в школе сегодня говорили, что там, на реке Лосевой, мост деревянный снесло. Так каждый год бывает. Теперь лодка ходит от берега к берегу, перевозит людей. Мне как-то не по себе, плохо вот тут, - приложила она ладонь к груди.
- Рядовая Перегудина! И это говорите вы мне, младшему офицеру, заметьте, Тихоокеанского флота, который исправно отслужил шесть лет?! А здесь – всего лишь навсего переплыть меленькую речку на лодке, - пытался отшутиться Сергей.
Стеша ничего не ответила, но весь вечер проходила с тревожным видом. Павлуша присоединился к разговору:
- Дядя Сережа, а ты плавать умеешь?
- Ну а как же, Павлуш, всякий моряк умеет хорошо плавать. Конечно, и я тоже.
Легли спать. Стеша ворочалась, никак не могла найти себе место. Волнение не только не проходило, но даже нарастало. Она забылась под утро. Проснулась разбитой от чувства тревоги и кошмарных сновидений. Она несколько раз видела один и тот же сон: улыбающийся Сергей машет ей рукой… Вот они уже почти встретились… А потом он вдруг стремительно удаляется, превращаясь в маленькую точку, исчезает то ли в тумане, то ли в темноте.
Сергей проснулся, задернул занавеску, чтобы включенным светом не разбудить Павлушу. Щелкнул выключателем. Стеша сидела на постели сама не своя.
- Что с тобой, моя девочка?
Он всегда обращался к Стеше так, когда хотел, чтобы она почувствовала его нежность, его особое расположение. Стеша сползла с постели и, стоя на коленях, обняла его ноги.
- Сереженька, миленький, не уезжай сегодня, я тебя умоляю, у меня плохое предчувствие.
- Что-что? – удивленно переспросил Сергей.
- Тревожно мне очень, Сережа, сон плохой видела, очень плохой... Не уезжай, - умоляюще просила она.
- Стешенька, встань с колен, моя девочка, а то мне, глядя на тебя, тоже станет плохо. – Ну скажи мне, пожалуйста, - спросил он, поднимая ее и вытирая слезы, - до каких это пор снам доверять будем? Ты подумай, в какое время мы живем! Все предрассудки в прошлом. А сейчас давай чем-нибудь позавтракаем, и я пойду, чтобы не опоздать.
- Сережа, - продолжала умолять Стеша, судорожно обхватив его руками, - ну, пожалуйста, возьми меня с собой. Нам вместе веселее будет, а я успокоюсь, если буду видеть тебя.
- Стеш, родная моя, ты только подумай, сколько мытарств нужно будет тебе выдержать за этот день. Уж лучше мне достанется одному. А потом, в следующий раз, летом, вместе поедем. Мы же договорились.
У Стеши опустились руки, она стояла бледная, не зная, что делать. Сергей обнял ее за плечи, усадил на постель.
- Я сейчас что-нибудь приготовлю. Там на плитке картошка, разогрей. В чашке капуста, в сенях в кастрюле холодец, хлеб на столе покрыт полотенцем, - еле слышно произнесла Стеша.
Сергей позавтракал, быстро оделся, как он это всегда делал.
- Ну, а теперь, жена, проводи мужа до порога.
Стеша, словно находясь в прострации, обняла Сергея, долго не отпускала. Он осторожно снял ее руки со своих плеч, поцеловал их, потом ее и, сказав «Пока, моя любимая, до вечера», вышел, притворив дверь.
Трактор с тележкой по раскисшей дороге мотало из стороны в сторону. Сергей и еще пара пассажиров стояли впереди тележки, держась за высокий борт. Наконец, подъехали к переправе. Моста действительно не было, река сильно поднялась и разлилась, неся грязные бурные потоки, перемешанные со льдом и мусором. Ниже моста с двух сторон еще с осени были вкопаны мощные столбы. Между ними натянута восьмимиллиметровая проволока. Лодка была довольно ветхая, промазанная битумом, через нос ее был пропущен болт, затянутый двумя гайками. На болт, между двумя створками лодки была закреплена цепь. Еще один болт был пропущен через корму. Другие концы цепей с кольцами были надеты на проволоку. Все было устроено очень просто. Пассажиры усаживались в лодку, а лодочник, перебирая руками в рукавицах по проволоке, двигался от одного берега к другому. Способ перемещения был примитивным и не очень надежным, но другого не было. Хорошо, хоть так! Сергей, дождавшись своей очереди, уселся в лодку и через какие-то двадцать минут был на другом берегу.
Обратно на переправу Сергей прибыл довольно поздно, хотя спешил, как мог. На берегу около привязанной к столбу лодке стоял одинокий путник – худенький мальчишка лет семнадцати.
- Давно стоим?
-Да уже часа полтора, но без толку…лодочника нет и, наверное, не будет…
Сергей осмотрелся. К вечеру потеплело, и уровень воды повысился, почти достигнув столба. На другой стороне стояли двое мужиков. Сергей крикнул им, спросив, как перебраться. Из-за шума реки было плохо слышно, но он понял, что лодочник будет только утром. Потом один из них показал ему известный жест рукой, оттопырив мизинец и большой палец и спросил:
- Будет?
Сергей понял и в знак согласия махнул рукой.
- Тогда садитесь в лодку и переплывайте. Видел, как утром лодочник это делал?
- Ну, запрыгивай, мой юный друг! – обратился Сергей к попутчику. Тот, не мешкая, забрался в лодку. Сергей поставил туда же сумку, заполненную книгами да маленькими подарками от родителей для снохи. Отвязав от столба, столкнул лодку в воду, затем надел перчатки и, перебирая руками по проволоке, двинулся вперед. Это оказалось делом нехитрым. Лодка двигалась медленно, болтаясь от напора течения на цепях. Сергей доплыл уже до середины реки, где течение было наиболее сильным. Но здесь случилось непредвиденное. Он, увлеченный продвижением лодки, не заметил огромной опасности – скользящего по воде огромного притопленного бревна. Оно с силой ударило в корму лодки, от чего болт, разорвав борта, вылетел вместе с натянутой цепью. Лодку, еще державшуюся на другом креплении, швырнуло вдоль по течению и перевернуло. Все произошло столь стремительно, что Сергей от неожиданности вылетел из лодки, попав головой в бурлящие потоки воды. Вынырнул, ища глазами попутчика. Увидел его, пытающегося выбраться из-под перевернутой лодки, которая моталась на цепи, переваливаясь бортами то в одну, то в другую сторону.
- Держись, парень! – крикнул Сергей, зацепившись руками за борт, прыгающей на волнах посудины.
Затем, освободив одну руку, схватил показавшегося в очередной раз мальчишку за куртку. Потянул его на себя, увидел передернутое страхом лицо.
- …давай, держись за борт и продвигайся к носу лодки – там есть за что держаться – кричал Сергей – Давай, парень, давай! Я помогу!
Он подталкивал попутчика все ближе и ближе к торчавшему из воды носу лодки. Наконец тот схватился за цепь, подтянулся ближе, обхватив ногами виднеющуюся часть лодки. Сергей попытался проделать то же самое. Но течение было настолько мощным, что сил его уже не хватило, а ледяная вода и намокшая, отяжелевшая одежда сковывали движения. Его рука в последний раз скользнула по борту лодки, в надежде ухватиться, но одеревеневшие от холода руки уже не слушались. Набежавшая волна оттолкнула Сергея и понесла все дальше и дальше вниз по течению, пока он не исчез из вида мечущихся на берегу мужиков.
Стеша начала ждать Сергея сразу же, как он ушел из дома. Вначале надеялась, что муж передумает или сломается трактор. Но проходил час за часом, а ситуация не менялась. Стеша начала себя успокаивать, думать о том, что каждый день множество людей отправляются в дорогу и ничего страшного не происходит. А Сережа удачливый, сильный, выносливый. С ним все будет в порядке, надо только набраться терпения и подождать. На какое-то время Стеше это удалось, но всякий раз, завидя движущегося по улице человека, услышав стук за пределами дома, она невольно приникала к окну. Но затем, когда часов около четырех по улице проехал трактор, а Сергея на нем не оказалось, она в бессилии присела на край лавки, не зная, что предпринять. Игравший Павлуша почувствовал, что с матерью происходит что-то нехорошее. Он подошел к ней и спросил:
- Мамочка, у тебя что-то болит?
- Да, сыночек, болит, очень болит, только объяснить тебе не могу всего.
- Может, тебе тетеньку доктора пригласить? – забеспокоился Павлуша.
Стеша посадила сына на колени, крепко прижав к себе:
- Не надо никого, Павлуша, все пройдет, и будет снова хорошо.
Хотя, с каждой минутой понимала, что хорошо не будет. А когда опустились сумерки, стало невыносимо плохо: хотелось бежать, кричать, звать на помощь. Она быстро собрала Павлушу, и они пошли к тете Тане. Навстречу попалась соседка Варвара, увидев лицо Стеши, долго глядела ей вслед. Тетка, едва завидев трясущуюся, с посеревшим лицом Стешу, заохала:
- Да что с тобой, Стеш, что случилось?
- Сережа, Сереженька не вернулся, - еле выговорила она.
- Откуда не вернулся? – силясь что-то понять, переспросила тетка.
- Он уехал утром к себе домой и к вечеру обещал вернуться. Но уже темно, а его нет. Я чувствую, что-то случилось нехорошее, страшное, - произнесла она последние слова бесцветным, обреченным голосом.
- Да погоди ты горевать, может, у родителей заночевал или в дороге где, - пыталась успокоить тетка, хотя у самой дрожь пошла.
- Я пойду к почтальону, у него дома телефон, позвоню его родителям, спрошу, когда Сережа уехал. Пусть уж Павлуша побудет с тобой.
- Пусть-пусть, - участливо согласилась тетя Таня, - мы с ним сейчас игру затеем.
Стеша вышла и направилась к дому почтальона. Она двигалась в полной темноте, споткнувшись, до крови поранила руку, затянула ее носовым платком, кровь больше не шла. У почтальона в обеих комнатах горел свет. Она постучала, объяснила вышедшему навстречу хозяину дома, что ей нужно позвонить в район, номер она помнит.
- Пойдемте, пойдемте, Степанида Павловна, это мы мигом сделаем.
Он снял трубку телефона, висевшего на стене, набрал номер дежурной АТС, сообщил номер телефона в другом районе, который назвала Стеша.
- Минуточку, - сказала дежурная, - сейчас соединим.
Трубку в доме Перегудиных взял отец Алексей Романович. Стеша нетерпеливо спросила:
- А Сережа уехал из дома?
- Да, Стешенька, уехал еще до обеда. Мы с матерью уговаривали его остаться, но он наотрез отказался, сказав, что обещал жене вернуться сегодня же. Да и на работу завтра. Я его подвез к автобусу на машине.
- Но он не приехал, - сказала Стеша и, выронив трубку из рук, осела вдоль стены на пол.
- Алло, алло, Стеша, я тебя не слышу, - кричал в трубку Алексей Романович.
Но Стеша ничего уже не могла ответить. У нее случился обморок
- Ну-ка, Марья, - обратился почтальон к жене, - дай побыстрее нашатырь, он там, на полке.
Марья поспешила к полке. Виктор Иванович поднял упавшую трубку, объяснив Алексею Романовичу, что у Степаниды Павловны случился обморок.
- …даже не знаю, что сказать – продолжил почтальон – но если появятся новости, мы вам обязательно позвоним.
На том и остановились. Марья поднесла вату с нашатырем в лицу Стеши, она зашевелилась, приходя в себя, с трудом села на стоявший рядом табурет. Лицо ее по-прежнему было бледным.
- Марья, Марья, ну сделай ей чай, а то она неровен час опять упадет, - суетился Виктор Иванович.
Марья навела сладкого чая:
- Пейте, пейте, Степанида Павловна, и силы прибудут, а то ведь вы и шага не шагнете в таком-то состоянии, - наставляла Марья.
Стеша выпила чай, и силы как будто и впрямь прибавилось. Молча посидела несколько минут на виду у застывших в замешательстве хозяев. Потом поднялась, поблагодарила их за помощь, сказав, что деньги за переговоры завтра занесет, забыла с собой взять второпях.
- Ничего, куда они денутся, деньги-то. Как отдадите, так и отдадите, - поспешил успокоить Виктор Иванович. – Может, вас проводить, а то как же вы одна-то в таком состоянии, да темень на улице, не видно, хоть глаз выколи, - настаивал сердобольный почтальон.
- Нет, спасибо, я как-нибудь сама доберусь, недалеко же.
Стеша, не чуя ног, добрела до тети Тани. Тетка, увидев Стешу, перекрестилась, прошептав:
- Свят, свят! Господи, ну, какие новости? – спросила она, хотя уже поняла – ничего хорошего не прозвучит.
- Новости, новости невыносимо плохие, тетя Таня: из одного дома Сережа уехал, а в другой не доехал, - обреченно произнесла Стеша.
- Постой-ка, Стеш, может, он заночевал у кого, чтобы ночью-то не идти?
- Нет, я его знаю, если сказал, что будет к вечеру, во что бы то ни стало, пришел бы.
- Ну, давай, моя голубушка, подождем до утра, ведь не зря говорят – утро вечера мудренее, - чуть не плача просила тетка.
- Да, будем ждать до утра, мудренее оно или нет, все равно нужно ждать. Тетя Таня, я вижу, Павлуша уже уснул, не будем его убедить, ладно?
- Не будем, не будем, пущай спит. Может, тебя покормить, Стеш?
- Нет, есть не хочется, я пойду домой, - тихо произнесла Стеша и вышла из избы.
Дома было непривычно неуютно, все казалось чужим. На стене тикали часы, разгоняя повисшую тишину. Стеша сняла сапоги, включила свет за ширмой, легла поверх постели. Сил у нее не осталось. Ночь была бесконечно длинной. Она лежала, перебирая в памяти ушедшие дни, далекие и близкие. Но не впускала в себя то время, те минуты счастья, блаженства, в которых совсем недавно пребывала, боясь столкновения их с реальностью, которая разорвет ее, не даст дышать, жить, а этого она не могла допустить, не увидев своего Сереженьку. Она вставала, бродила по комнате, то замерзала, накидывая на себя материну шаль, кутаясь в нее, то вдруг ей становилось жарко, она сбрасывала шаль и в изнеможении вновь ложилась.
Почему жизнь так несправедлива? Почему так рано ушли отец, мать? Но ведь они ей были очень нужны. Она вспоминала события, связанные с родителями. Но о Сереже она не могла думать в прошедшем времени. Вопреки всему внутри нее жила маленькая надежда на чудо, что все не так плохо. В любой момент откроется дверь, и Сережа войдет, широко улыбаясь, как это он всегда делал, и скажет:
- Прости, моя девочка, я задержался, так уж получилось.
Однако ночь прошла, а чуда не случилось.
Утром, часов в девять, кто-то постучал в дверь. Стеша встрепенулась и быстро выбежала в сени. Открыв дверь, она все поняла. На крыльце стоял почтальон Виктор Иванович. Лицо его было серьезно, видно было, что ему непросто сообщать горькую новость. Он тяжело вздохнул и сказал:
- Крепитесь, Степанида Павловна… - и помолчав немного выдал то, что его самого мучило. - …ваш муж утонул… документы при нем нашли. Подробностей не знаю, сказали лишь, что лодка перевернулась. Он погиб, спасая переплывавшего вместе с ним человека. Я и в школу директору уже позвонил. Она сказала, что все организует… да, такие вот дела… простите за печальные известия.
Он еще что-то хотел добавить, но так и ничего не сказав, сокрушенно махнул рукой и направился к двери. Спустился с крыльца и пошел, согнувшись, будто нес на плечах тяжкий груз. Стеша судорожно вцепилась в дверной косяк, стояла и смотрела ему вслед пустым взглядом, словно не поняла случившейся трагедии. Но затем в ее сознании появилась брешь, и боль, словно нож, пронзила все ее существо, затронув каждую клеточку организма. Она затряслась, зарыдала в голос, повторяя:
- Нет! Нет! Нееееет! Этого не может быть!..
Печальная весть быстро разнеслась по всему селу. Бабы собирались группами и, обсуждая случившееся, горестно качали головами, сочувствуя Стеше, которая, по их словам, еще и мужа-то не почувствовала, а судьба их уже разлучила.
- Но он то каков! Собой пожертвовал ради другого, вот это человек!
Потом к Стеше пришли коллеги из школы. Она лежала на постели ни жива, ни мертва, лишь кивком головы отвечая на слова соболезнований. Пожилая учительница географии Валентина Федоровна подсела к Стеше:
- Прими мои соболезнования, доченька. Сергей Алексеевич был необычным человеком – высокой гражданственности. Такие как он редко встречаются: в нем жажда справедливости сочеталась с большим состраданием к людям. Он это и смертью своей подтвердил. Мы все потрясены его гибелью. Но, я вот что хотела сказать, Стешенька, вы не обидитесь, если я буду вас так называть? Я ведь много старше вас. Не терзайте себя, не мучьте. Того, что произошло, изменить нельзя, а вам еще жить да жить. Вы молоды, красивы, будут у вас и поклонники, а если захотите, и муж.
- Не говорите так, пожалуйста, - взволнованно сказала, привстав с постели, Стеша, - Сережу мне не заменит никто и никогда. Никто и никогда!
- Простите меня, бога ради, Стешенька, я не хотела вам еще больнее сделать. Но жизнь есть жизнь, - продолжила Валентина Федоровна, - в ней места хватает всему – и радости, и горю. Я ведь, как ты знаешь, одна живу, а был у меня и муж. Пропал без вести на фронте еще в первые дни войны. И я ведь до сих пор больше о нем ничего не знаю, где бы косточкам его поклониться. А жили мы хорошо, он был добрым человеком, жалел меня и никогда не обижал. Да ведь я его не только уважала – любила очень. Единственное, что от него осталось, всего одно письмо, которое помню наизусть, да кое-какая одежда… Много лет уже прошло, а я бывает разговариваю с ним, советуюсь, как будто он жив и рядом.
Стеша обеими руками в знак благодарности сжала руку Валентины Федоровны.
- Спасибо Вам за добрые слова о Сереже, за поддержку, за то, что не даете мне пропасть…
На улице зашумел трактор, остановился около дома Стеши.
- Это Сережа! Это Сережу привезли! - вновь зарыдала Стеша.
Вскочив с постели, она бросилась в чем была навстречу печальному грузу. Все вышли следом из дома, у трактора уже были открыты борта, четверо мужиков стояли рядом. На площадке, в центре, на соломе, покрытой брезентом, лежал Сергей. Стеша побежала к нему, повторяя:
- Миленький мой, миленький, я так ждала тебя, но не такого! Родненький, как же я буду без тебя?
Мужики остановили ее:
- Подождите, Степанида Павловна, мы сейчас его снимем и внесем в дом, столы бы надо приготовить. Стеша остановилась в растерянности. Валентина Федоровна сказала:
- Оставайтесь здесь, мы в доме сами все приготовим.
Сергея на брезенте сняли с тележки и положили поодаль на землю, оттаявшую от снега. Стеша бросилась к распростертому телу мужа. Он лежал с раскинутыми в стороны руками, в ледяном панцире одежды. На его отекшем лице застыло необычное выражение: не боль, не страх, а удивление, словно произошедшее с ним не испугало, а только удивило его. Тело нашли прибывшие районные спасатели. Его снесло километра на три вниз по течению, где прибило к густому тальнику, торчащему из воды.
Стеша обняла тело Сергея, целуя его глаза, щеки, губы. А увидев ободранные ладони рук, заголосила так, что собравшийся откуда ни возьмись народ живо откликнулся – бабы зарыдали вслед за ней, мужики же отворачивались, стыдливо смахивая бегущие слезы. Из дома вышла Валентина Федоровна с коллегами и сообщила, что столы готовы. Неожиданно из толпы выступил рабочий Промартели, живший через дорогу молчун Алексей Ровнов:
- Стало быть, по обычаю его обмыть надо и переодеть. Кто мне поможет?
- Я готов, - ответил высокий жилистый мужик лет пятидесяти Семен Батяев.
- А еще кто-то займется обшивкой гроба, его сейчас подвезут, да подушку нужно подготовить, - продолжил Ровнов.
- Мы займемся обшивкой, - ответили сразу несколько мужиков.
Соседка Катерина сказала, что подготовит подушку. Женщины подняли Стешу и отвели ее в сторону.
- Стешенька, мужа нужно переодеть, подскажи, где его одежда, - спросила Валентина Федоровна.
- Там, в шкафу, сразу около двери висит его свадебный костюм, внизу туфли с носками.
Люди захлопотали, выполняя свои задачи. Стеша хотела войти в дом, но ее остановили, сказали, что пока рано. Вскоре все было готово: тело Сергея лежало в гробу в свадебном костюме, который он и надевал-то всего один раз. Стеше кто-то поставил табуретку у изголовья. Она сидела, повязав черный платок, который еще сильнее оттенял ее и без того бледное лицо. Она гладила волосы, лицо мужа, трогала его руки, которые почему-то были связаны. Стеша спросила:
- Для чего это сделано?
Ровнов, стоявший рядом, ответил:
- Он долго был в воде, руки не слушаются, поэтому они какое-то время должны быть в таком положении, потом стяжки снимем.
Зашла директор школы Валентина Григорьевна, наклонилась, шепнула Стеше, что нужно поговорить. Стеша вышла следом за ней.
- Степанида Павловна, я очень сочувствую вашему горю, мне даже трудно подобрать слова. От большой радости – к большому горю. Это трудно выдержать даже очень крепким людям. Но я верю, вы сильная и справитесь, хотя бы потому, что у вас маленький сын, которому нужна мама. Вы это должны помнить. И еще вот что я хотела сказать. Родители Сергея Алексеевича просят, чтобы его похоронили на родине. Они говорят, что там похоронены его дедушки и бабушки, да и сами они там со временем упокоятся.
Стеша подняла заплаканные глаза и уже хотела категорично произнести – нет, я его не отдам. Потом подумала, что родители имеют на это право, и даже больше, чем она. Кивнула в знак согласия головой и сказала:
- Так будет справедливо.
- В таком случае завтра, около девяти утра к переправе подъедет автобус с родственниками Сергея Алексеевича. А мы должны будем его тело доставить к этому времени туда же. По обычаю, завтра должны состояться похороны. От нашей школы вместе с вами поедут четверо человек.
Валентина Григорьевна ушла, перед этим молча прижав Стешу к себе. Подошла тетка Анисья, сказала, что заходила к тете Тане, та спрашивает, привести ли Павлушу, а то он то и дело спрашивает, приехал ли дядя Сережа.
- Нет, Павлушу ни в коем случае не приводите, скажите, что дядя Сережа еще не приехал, а мама пока занята.
- Еще, Стеш, хочу спросить. Пригласить ли читалку? – произнесла Анисья. – Положено ведь так.
- Нет, не нужно никого приглашать, неверующий он был.
- А ночью-то, ночью как одной быть с покойником? Жутко одной-то. Хочешь, я приду? Вместе будем, вдвоем-то легче, - не унималась Анисья.
- Нет, не будет жутко, самое жуткое уже случилось. Ночью я хочу в последний раз побыть с ним одна, - голос Стеши был пугающе спокойным.
Она вернулась в дом, где еще стояли какие-то люди, молчаливо смотрели печальными глазами на лежащее в гробу тело Сергея. Стеша вновь присела к изголовью, погрузившись в воспоминания, не заметив, как на улице потемнело, а стоявшие рядом люди разошлись. Очнулась, когда последний уходящий спросил:
- А свет-то вам включить?
- Да, включите.
Человек вышел, тихо притворив за собой дверь.
- Ну, вот, Сереженька, мы одни теперь, только ты и я. Мне с тобой всегда было очень спокойно, никогда и ни с кем, только с тобой. Я тебя сейчас причешу, мой милый.
Стеша вынула из своих волос гребенку и стала расчесывать слипшиеся от пребывания в воде его кудрявые, непокорные волосы. Ей всегда это занятие доставляло удовольствие. Она готова была часами находиться с Сергеем даже молча. В такие моменты в ее душе наступало умиротворение, она светилась от радости и счастья, которые переполняли ее. Жизнь ли так распорядилась или родители по наследству передали, но она никогда не была беспечной. И только находясь рядом с ним, с Сережей, ей этого очень хотелось, хоть немного, хоть в мыслях. Она видела в нем несокрушимую защиту от всех невзгод, которые были или могли быть в будущем. Стеша любила Сергея безоговорочной, всепоглощающей любовью, не навязывая себя и не требуя ничего взамен. Однажды, лежа в постели, он сказал:
- Стешенька, девочка моя, любимый мой человек, знаешь, что меня иногда беспокоит? Я вижу твои чувства ко мне, необычные в своей искренности и преданности. Ничего подобного в жизни я не встречал, не наблюдал со стороны, не слышал в рассказах людей. Даже книг подобных не читал. Хочу спросить тебя. Не придуман ли я тобой? Ведь я простой смертный, с недостатками и вовсе не герой, а ты меня на пьедестал поставила. Заслуживаю ли я таких чувств? Не произойдет ли рано или поздно переоценка, и ты охладеешь ко мне, как это часто бывает? Естественно, я думаю, что мне останется делать в таком случае? Ведь ты – смысл моей жизни.
- Нет, мой милый, моя любовь к тебе не слепа, и я вовсе тебя не придумала, но все равно ты мой герой, такой, какой ты есть. Мое стремление сделать тебе приятное естественно. Просто хочу, чтобы тебе со мной было хорошо. И, признаюсь, боюсь, что однажды могу тебе наскучить. И что же тогда мне предпринять? Быть назойливой стыдно и бессмысленно. Если задумываюсь об этом, беспокойство долго меня не покидает.
Сергей радостно засмеялся, обнял Стешу:
- Значит, ты – моя судьба, что бы ни произошло. Не зря я тогда загадал.
- А что загадал, Сереж? – спросила Стеша.
- Пока не скажу, чтобы не спугнуть удачу. – шутливо ответил Сергей.
Если бы кто-то ненароком заглянул в это время в окно и увидел улыбающуюся возле гроба Стешу, то испугался бы, подумав, что у человека от горя помутился рассудок. Но Стеша все вспоминала и вспоминала совсем недавнее радостное настоящее и никак не могла, а, может быть, не хотела осознавать, что будущего у этой радости уже нет. Временами она начинала говорить с Сергеем так, как будто он мог ее слышать. То начинала вспоминать про дом, который Сергей собирался строить, восторгалась проектом и добавляла, что с ним может жить хоть в землянке, ей это будет необременительно. То говорила о ребеночке, которого очень хотела родить Сереже, и чтобы он был обязательно похож на него. Потом, заметив связанные руки, воскликнула:
- Им же больно, рученькам!
Сняла с гвоздя под занавешенным зеркалом ножницы, разрезала стягивающую руки ленту, потянула ее на себя. Освободившиеся руки немного отошли друг от друга, но так и остались лежать скрещенными на груди. Стеша погладила их, кончиками пальцев дотрагиваясь до вмятин, оставшихся от ленты. Потом взяла правую руку мужа с врезавшимся в кожу кольцом на безымянном пальце, положила ее на свою руку с кольцом, которое надел ей Сережа.
- Ты мой муж, Сереженька, как я навсегда твоя жена.
Она всматривалась в дорогие черты лица, удивленное выражение которого так и осталось в ее памяти.
За окнами забрезжил рассвет, вначале потихоньку, словно крадучись, затем окончательно заявил о себе, заливая светом пространство. Вскоре подъехал трактор. В сенях тяжело застучали сапоги. Вошли мужики, сняв шапки. Алексей Ровнов, подойдя поближе к Стеше, сказал:
- Все готово к отправке, Степанида Павловна, нужно торопиться.
Стеша, не съевшая ни крошки еды, не сомкнувшая глаз, не чувствовавшая устали и голода, кивнув головой, сказала:
- Да-да, пора.
Ей было мучительно больно от осознания того, что навсегда забирают ее милого Сережу, ее будущее. Она еще не могла представить и смириться с тем, что одна пойдет по жизни. Одна…
Гроб с телом Сергея перенесли на тракторную тележку. Подняли борта. Коллеги настояли, чтобы Стеша теплее оделась. Собрали ее, как малое дитя. Хотя она и не отнекивалась, безучастно надевала все, что ей подавали. Затем все отъезжающие уселись на постеленную солому, у переднего борта, и траурная процессия двинулась в путь. На место прибыли вовремя. Автобус на другой стороне уже ждал. Уровень воды за эти дни сильно упал, но по-прежнему мутные потоки ее неслись быстро. Сначала в лодку загрузили гроб с телом Сергея. Лодочник перевез его на другую сторону. Там скорбный груз приняли ожидавшие и переместили его в автобус. Затем лодочник перевез Стешу и ее коллег. Стеша сидела в лодке и с ненавистью смотрела на несущуюся, словно в пропасть, шальную, грязную воду, отнявшую у нее счастье, разрушившую ее жизнь.
Пройдет много времени, вместо деревянного будет построен бетонный мост, безопасности которого не угрожает никакое половодье. Но у Стеши, по какой-либо надобности проезжавшей по этому мосту, всегда от боли будет сжиматься сердце.
Провожающие уселись в автобус. Водитель, окинув взглядом салон, сказал:
- Вроде все. Поехали.
Стеша сидела одна. Изо всех провожающих, кроме коллег, присутствовал только один человек, которого она знала. Это был Алексей Романович. Он присел рядом со Стешей, смахивая слезы.
- Спасибо тебе за понимание с местом погребения. И прости, Христа ради, дочка, - обратился он к Стеше, - что не уберегли его, не убедили, чтобы он переночевал у нас дома. Может, все обернулось бы по-другому.
- Ну что Вы, я нисколько вас не виню, скорее, себя, что не смогла настоять на своем, чтобы Сережа не ехал или взял меня с собой. Но случилось так, как случилось. И мне кажется, я умерла вместе с ним. У меня нет сил дальше жить, ведь она был всем смыслом моей жизни. В иные минуты думаю, что мне незачем жить, - отрешенно произнесла Стеша.
В ее лице, поникшем, посеревшем, угасшем, было мало жизни. Все это время после сообщения о гибели мужа, Стеша двигалась, говорила словно по инерции, жизнь продолжалась, но она ее не чувствовала.
- Что ты! Что ты! Так нельзя говорить, так нельзя думать! – Алексей Романович с тревогой и опаской смотрел на Стешу. – ты только подумай, у тебя впереди большая жизнь, у тебя маленький сын, наконец, Сережа, мой и твой Сережа, никогда не одобрил бы таких мыслей. Не смей больше допускать такое! Слышишь? Не смей во имя Сережи… Он ведь тебя любил. Я это понял, когда увидел его: за всю жизнь, даже в юности, он не выглядел таким счастливым.
Стеша прильнула к Алексею Романовичу.
- Плохо мне и больно. Кажется, что я упала в пропасть, откуда не знаю, как выбраться. Но я буду стараться, чтобы не было еще одного печального события.
- Обещаешь? – с надеждой спросил Алексей Романович.
- Да, - ответила Стеша.
Дорога была дальняя. Часа через четыре автобус был на месте. Народу встречало много. Гроб с телом внесли в дом, где он простоял около часа. Проститься приходили люди знакомые и не знакомые.
Похоронили Сергея рядом с дедом по материнской линии, Василием Семеновичем. Он очень любил внука. Процедура похорон затянулась. Поминки начались, когда уже стало темнеть. Было сказано много добрых слов о Сергее. И слез тоже было много. Смерть Сергея застала всех врасплох. Мать, Нина Васильевна, еле держалась, соседки ей все приносили какие-то капли. Встала Стеша, сказала, что не может говорить о Сереже в прошедшем времени, он по-прежнему у нее здесь (она положила она ладонь на сердце), ее разум не соглашается с тем, что мужа больше не будет. Поблагодарила всех, кто сказал о Сереже много добрых, искренних слов, которые он, безусловно, заслужил.
После поминок Алексей Романович обратился к коллегам Сергея из Стрелковской школы, сказав, что ехать назад уже поздно, и предложил переночевать:
- А завтра сосед на машине отвезет вас до переправы, я уже с ним договорился. А тебе, дочка, - обратился он к Стеше, мы постелем в Сережиной комнате, на его постели.
- Спасибо, спасибо вам, - произнесла Стеша, и слезы брызнули из ее глаз.
Родители разместили коллег, Стешу провели в комнату Сергея. Она осталась одна. Осмотрелась. На стене висела большая фотография улыбающегося Сережи. Он был еще совсем юный, в морской форме, которая ему очень шла. Стеша долго и пристально смотрела на фотографию, ей даже почудилось, что губы его зашевелились, словно он хотел что-то сказать. Она тряхнула головой, и видение исчезло. В комнате было чисто и уютно. На стене висела книжная полка с несколькими десятками книг. Бросилась в глаза одна – «Овод», любимая книга Сережи. Стеша открыла ее, подумав, что муж был в жизни тем самым Артуром Бертоном, Оводом, и не книжным, а настоящим, волевым, сильным, бесстрашным, добрым. Легла в постель Сергея. Ей казалось, что его запах, который она не спутала бы с тысячами других, еще присутствовал здесь. Им было пропитано все: подушка, одеяло, простыни. Этот запах успокаивал истерзанную душу Стеши. Она положила книгу под подушку, выключила свет и на удивление быстро заснула. Отчего это произошло? От усталости ли или от ощущения присутствия любимого человека, пусть и в виде родного запаха?..
Стеше приснился сон, похожий на явь. Конечно, она очень хотела увидеть Сережу, обнять его, поговорить с ним. Потом, проснувшись, никак не могла осознать, что это было. Но ведь было же! И в ее голове еще долго всплывали ночные видения, которые она как-то хотела для себя объяснить. Стеше казалось, что она уже проснулась. Яркий свет бил из окна. Она не видела, как Сережа вошел. Он сидел на краю кровати, улыбался и смотрел на нее. Потом произнес:
- Ну, здравствуй, моя девочка, я так давно не видел тебя, соскучился очень. Даже не представлял, что маленькая разлука может быть такой мучительной.
- Сереженька, миленький, ты мне нужен больше жизни, мне так неуютно, больно без тебя, а разлука превратилась в вечность.
- Да, моя любимая, в вечность… в вечность… - Произнес он грустно. – Но мы будем видеться с тобой. Я буду приходить к тебе до тех пор, пока ты этого будешь хотеть. – Он протянул к ней руки. – Я хочу обнять тебя, моя девочка, так же, как тогда, когда мы были счастливы.
Стеша увидела руки Сергея с изорванными ладонями и вмятинами на запястьях.
- Тебе больно, мой милый? – спросила она, осторожно трогая его раны.
- Нет, не больно, даже когда я плыл к тебе, пытаясь вырваться из ледяного плена, и тогда не было больно.
Стеша обняла его за шею и целовала, целовала, целовала… Сергей же гладил ее по голове. Стеша ощутила непривычную холодность, исходившую от Сергея.
- А знаешь, Сережа, я достала с полки твою любимую книгу «Овод», и она лежит у меня под подушкой, - произнесла Стеша и хотела уже достать ее.
- Не надо, - остановил Сергей, - лучше возьми эту книгу с собой, только не забудь. Я много раз перечитывал ее и оставил закладки на тех местах, где описываются качества героя, которые мне особенно дороги. А теперь мне пора уходить. Прощай.
Стеша произнесла с отчаянием, сжимая мужа в своих объятиях:
- Подожди, подожди, мой миленький, когда же мы вновь увидимся?
Но почувствовала, как руки ее упали в пустоту, а Сергей, только что сидевший рядом, исчез. В окнах забрезжил рассвет. Стеша поднялась с постели, осмотрелась. Никаких следов пребывания Сережи не было. Только книга «Овод» лежала не у нее под подушкой, а рядом, на тумбочке, из нее торчали закладки. Она совершенно не помнила, когда успела достать книгу. Стеша бережно заправила постель, глубоко вдыхая родной запах, Сережин запах. Посмотрев на потрет Сергея, произнесла:
- Прощай, мой милый…- и, взяв книгу в руки, вышла из комнаты.
Родители Сергея уже были на ногах, коллеги тоже проснулись и приводили себя в порядок. Сели за стол. Нина Васильевна, указав на место, которое заняла Стеша, сказала:
- Здесь Сережа любил сидеть, так, чтобы в окно дорога была видна. Снующие люди, говорил он, настраивают меня на рабочий лад. Хотя работать он любил, без всякой настройки. Я его даже одергивала, чтобы не рвал себя и больше отдыхал. Он всегда отшучивался, говорил: «Отдыхать будем в старости, когда желания сохраняются, а возможности нет. Вот тогда буду лежать и рассказывать внукам, как справлялся с поставленными задачами».
Позавтракали молча. На улице засигналила машина.
- Пора, - произнес Алексей Романович.
Коллеги пошли к машине. Перед тем, как выйти, Стеша подошла к родителям Сережи.
- Нина Васильевна, Алексей Романович, у меня нет родителей, они умерли, нет теперь и Сереженьки, но я - его жена, пока живу на свете. Если вы не возражаете, я хотела бы называть вас мама и папа, писать вам письма. Они закивали головами:
- Да, доченька, мы будем только рады, - произнесла Нина Васильевна.
- И еще, - продолжила Стеша. – Сегодня ночью ко мне приходил Сережа.
Родители испуганно переглянулись.
- Да нет, не пугайтесь, только во сне. Он просил забрать вот эту книгу «Овод», если вы не против.
- Да, он очень любил ее, а в юности это была его настольная книга. Такое сильное впечатление на него произвела, что он грезил Артуром Бертоном и очень хотел на него походить. Я даже кое-какую одежду ему под этот образ шила. Возьми, конечно, дочка. Нам будет приятно, что ты, а потом, может быть, и твой сын будут брать ее в руки и читать, - смахнув набежавшие слезы, произнесла Нина Васильевна.
Они еще раз обнялись и вышли на улицу. Стеша уселась на переднее сиденье, машина тронулась. Взглянула в окно на удаляющиеся фигуры родителей Сережи, и у нее сжалось сердце.
На переправу подъехали к полудню. Река была почти в берегах и лениво несла свои мутные воды. Во время переправы Стеша старалась не смотреть на воду, ее вид вызвал у нее мучительные ощущения. На берегу их ждал Гаврила. Перед выходом из дома родителей кто-то из коллег позвонил в школу, сообщив о выезде, ну а Валентина Григорьевна распорядилась о транспорте. Гаврила поздоровался с усевшимися в телегу учителями:
- Похоронили, значиться, Сергей Алексеевича. Ну да, ну да… Вот горе так горе, никто и не ждал, а оно пришло, не спросилось.
Все промолчали. Гаврила замахнулся кнутом, и лошадь тронулась.
В Стрелково приехали часам к двум. Стеша сошла у дома тети Тани. Павлуша, увидев мать, обрадовался, закричал:
- Ура! Моя мамочка приехала!
И тут же спросил:
– А где ты так долго была и почему одна, без дяди Сережи?
Стеша сжалась, чтобы не расплакаться, и как можно спокойнее ответила Павлуше, что уезжала по делам. А дядя Сережа уехал в командировку надолго.
- А когда он приедет? Мы с ним договорились еще жарить мамонта, как в прошлый раз, - настаивал Павлуша.
Стеша, сжимая в руках книжку, не знала, что ответить.
- Дядя Сережа оставил нам книжку и сказал, как Павлуша подрастет, пусть обязательно прочтет ее.
- А она интересная, - любопытствовал сын.
- Очень, очень интересная, тебе обязательно понравится, нужно только немного подрасти, сынок.
- Да, хорошо, мамочка.
Тетя Таня сообщила, что приходил Иван, был пьян и настойчиво хотел забрать Павлушу.
- Уж я его еле-еле отговорила, ить поить-кормить мальчишку надо, а он-то разве ж сможет? А мы с Павлушей вон дом недавно протопили.
- Спасибо, тетя Таня, за все, я тебя совсем замучила, ты уж меня прости.
- Ну что ты, Стеш, а как же по-другому, когда такое горе, мы ведь не чужие люди.
Стеша собрала Павлушу, его игрушки и засобиралась домой.
- Может, чего поешь, а то ить поди давно не ела, - предложила тетка.
- Спасибо, тетя Таня, я сыта, уж мы пойдем домой, а там разберемся, - поблагодарила Стеша.
*
Степанида сегодня с утра вставала тяжело: болела спина, ныли суставы. «К непогоде что ли или им пора каждый день о себе заявлять?» - думала она с досадой. Спустила с постели отекшие ноги с потрескавшимися пятками, наступать на которые было больно, словно в тапках гвозди выросли. С трудом расходилась по дому, покормила ластившуюся кошку, которую нарекла Манькой. Кошка охотно откликалась на новое имя, словно ее звали так, как на свет появилась. Сама же попила чай с сухарями, которые прежде чем съесть размачивала. Заторопилась на улицу. Нынче у нее другой маршрут – навестить дом тети Тани. Сама хозяйка умерла уже лет тридцать назад. Дом продал ее брат, с которым Стеша редко виделась. Жил он в другом селе, да и характер имел малообщительный и недобрый. Затем дом неоднократно перепродавался городским дачникам, заезжавшим редко, либо годами не появлявшимся вовсе, может, оттого, что купили его почти даром (в такой глухомани цена дома была 5- 10 тысяч рублей). Они не латали его, не подновляли, но, на удивление, дом стоял достаточно крепко, даже подвалки не просели, хотя уже давно пора.
Степанида направилась к забору палисадника, рейки которого подгнили, хотя еще держались. Открыла заскрипевшую калитку, подошла к крыльцу. Все было нетронутым и выглядело как и много лет назад. Только доски крыльца от редкого хождения по ним покрылись сизым мхом. Присела на крыльцо дома, в котором когда-то ее в любое время ждал родной человек. Степанида вспоминала то время после гибели Сережи, когда ей было отчаянно тяжело.
Она, как прежде, ходила на работу, занималась с учениками. Они, коллеги да Павлуша отвлекали ее от горьких мыслей. Но, оставаясь наедине с собой, Стеша ощущала тоску, которая змеей заползала внутрь, не давая нормально пить, есть, спать, не давая жить. Да, ей было тяжко жить. Стеша ездила в районную поликлинику, доктора выписывали какие-то таблетки, микстуры. Но все было бесполезно. Она высохла, ссутулилась, словно постоянно носила груз на плечах, который на нее нещадно давил. Стеша считала, что жизнь поступает с ней несправедливо, отнимая самых близких людей. Набожные тетки, обеспокоенные ее состоянием, уговорили поехать в церковь, в соседнее село. Стеша долго отказывалась, говорила, что молитв не знает, постов не соблюдает, да и просто не верит. Но все же поддалась на их жалобные просьбы и однажды, собравшись, поехала.
Она нашла храм без труда. Он был виден издалека с того места, где остановился автобус. Стеша вошла в здание, повязав голову платком, как наставляли тетки, но перекреститься не смогла. Храм показался ей огромным, пустынным, от толстых каменных стен его веяло холодом. Она огляделась по сторонам, народу не было. Со стен над зажженными лампадами взирали лики святых. Она собиралась поставить свечи за здравие и упокой. Тетя Таня перед поездкой объяснила, как это делается. Но тут к Стеше подошел высокий седовласый священник и участливо спросил:
- Что привело тебя сюда, дочь моя? Ты хочешь исповедоваться и причаститься?
- Ни то, ни другое, - резко ответила Стеша. – Если коротко, я потеряла близких людей. Мне плохо так, как не бывало никогда в жизни. И я не знаю, как мне жить с этой болью. Может быть, вы объясните мне, что делать? – срывающимся голосом спросила она.
- Молиться надо, дочь моя, много молиться, чтобы Господь простил нас за грехи наши, - произнес наставительно священник.
- Молиться за грехи? Но я не умею молиться и не знаю молитв. Я же хочу спросить вас о другом, более важном. Если вы мне это объясните, я выучу молитвы и буду молиться. Вы говорите, что ни один волос не упадет с головы человека без воли Господа, и что Господь дает право выбора. Почему Господь, если он всемилостив и всемогущ, так жестоко поступает с людьми, лишая их всякого выбора, просто отнимая у них жизнь. Я хочу понять, в чем вина народившегося и тут же умершего младенца, ведь он не ступил ни шага? В чем виновата моя мать, истинно верующая, но прожившая так мало лет? В чем виновен мой муж, у которого был только один выбор – утонуть в грязной воде? Но в то же время масса негодяев и мерзавцев топчут эту землю, убивая, коверкая человеческие жизни. И Господь к ним милостив. Как же все это понимать?
- Да, да, - сокрушенно покачал головой священник. – Я понимаю вашу боль. Но нам, простым смертным, не дано узнать при жизни промысел божий.
- Не дано, говорите? Тогда зачем молиться? Авось поможет? Нет, не буду я молиться, извините, что отняла у вас время.
Стеша повернулась, намереваясь уйти, но священник остановил ее:
- Подождите, выслушайте меня. Я вижу, вы искренний человек, и вас мучает поиск истины. Но ваше сердце ожесточено и обижено на весь мир. И если вы не избавитесь от этого разрушающего чувства, ваша боль никогда не пройдет. У человека должны быть святыни, на которые он ориентируется, чтобы не сбиться с пути. И я не сомневаюсь, что такие святыни у вас есть. Вы – человек со стержнем и совестью. Надо только остановиться и не загонять себя в тупик. У вас впереди большая жизнь, и вы ее непременно должны прожить достойно, чтобы, прожив, не сожалеть о потерянном. А теперь идите с Богом, я желаю вам добра, - он перекрестил Стешу и медленно удалился.
Она постоянно вспоминала разговор со священником, даже вела внутренние диалоги с ним, и всякий раз оценивала его по-разному. То считала его таким же верующим, как сама, только облаченным в рясу и по долгу службы изучившим священные тексты, с позиций которых и разговаривает с паствой. И такие, как она с вопросами, на которые нет ответа, мало бывают в церкви, либо не бывают вовсе. В другой раз она соглашалась с ним, считая веру в Бога делом нужным: сдерживающим началом для человека постоянно находящиеся под натиском соблазнительных пороков, которыми изобилует жизнь. Но это сдерживающее начало должно работать и в тех случаях, когда человек скроен грубо и примитивно и нацелен на получение удовольствий любыми путями, даже ценой преступлений. И здесь вера в Бога, в грядущий Страшный суд могут остановить лишь некоторых из них.
Проходят столетия, но количество людей, верующих в Бога, остается неизменным. Влияние политических систем не сильно меняет положение, как бы ни старались иные «ученые» обелить одну систему и оболгать другую. Но есть и иная человеческая общность с сильными звериными инстинктами, не верящая ни в кого и ни во что. Они всегда будут жить по своим законам. Эта категория людей убоится только одного – неотвратимости уголовного наказания. И если неотвратимости возмездия за содеянное зло не будет, общество деградирует и разрушится, а вместе с ним рухнет страна.
Но сегодня она благодарна этому человеку за его мудрость, остановившую тогда ее путь в никуда. Стеша вспоминала его напутствие в критические моменты жизни, когда нужно было принимать жизненно важное решение. Она его без колебаний принимала, помня его слова, и ее никогда не мучила совесть.
Лет через пять после посещения той церкви Стеша вновь почувствовала необходимость встретиться с тем священником, слова которого так врезались ей в память. Но тетки откуда-то прослышали, что он недавно умер и теперь его место замещает другой человек, присланный из областной епархии. Стеша очень сожалела, что так и не успела съездить к нему, но ведь собиралась. «Собиралась, но не собралась», - печалилась она.
Жизнь Стеши после смерти Сергея была непростой, с трудностями и проблемами житейского характера, которые всегда присутствуют в жизни одинокой женщины. Но самая главная проблема была в ней самой. Прошло много лет, прежде чем боль утраты отступила, перестала мучить и разрушать ее жизнь. Конечно, она не стала вновь той Стешей, светлой, легкой в общении. Судьба нанесла такие удары, от которых она так и не смогла оправиться. Нет, она ничего не забыла, и Сережа до сих пор живет в ее сердце.
Да, Стеша могла изменить свою жизнь после гибели Сергея и вновь выйти замуж. Появлялись претенденты на ее руку и сердце. Первым о себе напомнил Иван. Как-то появился, долго не мог начать разговор, ради которого пришел. Все расспрашивал о житье-бытье. Стеша односложно отвечала. Потом, набравшись духу, выдал:
- Не умею я красивые разговоры вести про любовь да нежность. Предложение мое простое. Давай попробуем вновь жить вместе. Тебе одной трудно, да и мне не просто. Может, оно и образуется.
- Нет, Иван, теперь уже ничего не образуется. Человек, с которым я жила после тебя, не только говорил про любовь, но любил меня искренне и преданно. И для меня он был всем в моей жизни. Разве такое можно забыть? А что я видела от тебя? И чтобы еще раз окунуться во все это? Нет. Может, жизнь тебя пообтесала и ты изменился, хотя я в такое превращение не верю. Не хочу испытывать судьбу. И главное – я не люблю тебя, Иван, да и не любила никогда. А замуж за тебя вышла по молодости и глупости. Извини, если все это звучит для тебя неприятно, но ты задал вопрос, а я на него ответила.
Стеше был в тягость весь этот разговор, но она понимала, надо объяснить человеку так, чтобы к этому больше никогда не возвращаться. Иван помрачнел и сказал, словно выдохнул:
- На нет и суда нет. Прощевай, коли так.
Никогда более в доме Стеши он не появлялся. При встрече на улице кивал головой, но заговорить не пытался. Хотя с Павлушей общался, покупал ему вещи (то пальтишко, то сапоги) и делал это регулярно.
Были и еще поклонники. Из них самый заметный – бывший одноклассник, а ныне москвич, приехавший на побывку к родителям, Анатолий Талонин. Они не виделись с окончания школы. Толя изменился и, как показалось Стеше, не в лучшую сторону: погрузнел, стал важным, холеным, разговаривал вальяжно, словно только недавно узнал себе цену. Стеше было смешно наблюдать за ним, она ведь помнила, каким он тюхой был, а сегодня на тебе – барин прибыл.
- Ну что, Стешенька, я ведь за тобой приехал, - говорил он, словно масло разливал, - все ждал, когда ты освободишься. Москвичкой хочу тебя сделать.
Стеша выдержала паузу:
- Спасибо, Толь, что не забыл одноклассницу. Но скажу честно: москвичкой быть не хочу. Не люблю я город, суетно там. А вот если ты здесь жить останешься, я подумаю, - произнесла Стеша, стараясь сохранить серьезное лицо.
Анатолий, ожидавший, что его предложение будет воспринято с благодарностью, от такого поворота событий опешил. Он непонимающе смотрел на нее, потом с недоумением произнес:
- Нет, Стеш, я здесь не могу, у меня там квартира, работа.
- Ну вот и ладно, - произнесла примиряюще Стеша, - у меня тоже тут квартира, - обвела она ироничным взглядом избу, - и работа. Вот и будем жить и работать. Ты – там, я – здесь. Лучше давай я тебя чаем напою.
Они попили чаю, и Толя, озадаченный, ушел. Стеше было и смешно и грустно.
- Надо же, словно корову приехал покупать. Видно, кроме себя, никого любить не способен.
*
Сегодня она, старая, дряхлая старуха, мысленно возвращаясь в то короткое время их совместной с Сергеем жизни, на мгновения становится счастливой и благодарит судьбу за то, что она даровала ей женское счастье быть рядом с ним, любить и быть любимой. «Такое бывает редко, ну, может быть, один случай на тысячу или миллион человеческих судеб», - думала она.
*
Стеша включилась в работу, старалась не замыкаться в себе, чаще бывать на людях. Она вела учеников до пятого класса, поэтому каждый год приходили новые детки, новые характеры. Ей нравилось с ними возиться и во внеучебное время. В школе работало много кружков и для тех, кто постарше, и для самых маленьких. Стеша с радостью оставалась после работы.
Наступил момент, когда Павлуша пошел в первый класс. Он вытянулся, стал еще больше походить на отца, изобилие веснушек не только не уменьшилось, а расцвело, придавая лицу озорное выражение, особенно когда Павлуша смеялся. Он был любознательным и веселым мальчишкой. Начальные классы закончил на «хорошо» и «отлично». Старался помогать Стеше. Это ее трогало. Иногда, возвращаясь вместе с ней с работы, брал у нее портфель с тетрадками и нес до дома. А когда она начинала говорить ему, что тяжело, еще мал, он отвечал:
- И вовсе я не маленький, скоро уже десять лет, да и потом я – мужчина, а ты – женщина. А мужчины должны выносить нагрузки.
Однажды неожиданно спросил про дядю Сережу:
- Ты говорила, мам, что он в командировке и обязательно вернется.
- Да, сынок, - начала было Стеша.
- Не надо, мам, мне мальчишки уже все рассказали.
- Что рассказали?
- Рассказали, что утонул он. Я с ними даже подрался. Я ведь ждал, что дядя Сережа приедет. С ним было интересно, он разговаривал со мной как со взрослым.
Стеша даже присела от неожиданности:
- Ты меня, Павлуш, прости, я ведь не говорила только, чтобы тебя не расстраивать. Дядя Сережа не просто утонул, он погиб, спасая другого человека. И поступить иначе не мог – он был так устроен.
- Да я не обижаюсь, мам, понимаю.
Жизнь в Стрелково словно застыла. Мало было изменений, которые радовали людей, хотя после войны прошло более двадцати лет. Но тяжелый, плохо оплачиваемый труд уже в те годы заставлял людей уезжать с насиженных мест. Вот и потянулись один за другим сельчане в поисках лучшей доли. Главным препятствием на пути к цивилизации, где были магазины с товарами, кинотеатры, большой выбор рабочих мест, было отсутствие дороги с твердым покрытием. Были планы по строительству ее, уже начали насыпать дорожное полотно, но потом по неизвестным причинам бросили, не отсыпав и половину десятикилометровой дороги. Используемый для отсыпки грунт не подходил по своим качествам для такого вида работ. Он быстро просел, превратившись местами в непроходимую топь. Одно из таких мест и по сей день называется Барской поляной. Откуда возникло это название, никто уже не помнит.
В конце шестидесятых случилось несчастье. От разряда шаровой молнии днем загорелась школа. Пламя быстро охватило высохшие бревна стен, которые горели, словно порох. Старания сотен людей с помощью ведер и ножной старой помпы потушить бушующее в несколько метров пламя были занятием бессмысленным. А прибывшая из районного центра через несколько часов пожарная машина, пробуксовавшая все это время в непролазной грязи, констатировала только факт пожара, поскольку кроме тлеющих головешек да торчавшего кирпичного фундамента ничего не осталось. Учеников в школе к этому времени оставалось порядка 150 человек. Занятия проводились в подсобных помещениях школы. Это были стоявшие на отшибе и потому не сгоревшие интернат для детей из близлежащих деревень, мастерские и довольно просторная по деревенским меркам столовая. Там и разместились новые учебные классы. Но занятия не были формальными, потому что педагогический коллектив остался прежним. Вскоре на месте старой школы строители из райцентра начали возводить новое кирпичное здание. Оно было плохо спроектировано: вместо чугунных батарей и котельной понаставили голландки, которые топились дровами один раз в сутки. Стены были сложены из силикатного кирпича, промерзающего на морозе и потому покрывающегося конденсатом. В морозы было очень холодно, голландки почему-то всегда чадили, и дым расстилался по всей школе. И учителям, и ученикам было неудобно заниматься в таком здании, но другого не было.
Молодежь из села, лишенного перспективы волей неумных чиновников, разбегалась. С каждым годом число учеников уменьшалось. «Промартель», организованная еще до войны, в духе нового времени была переименована в Стрелковский ДОК, но суть от этого не изменилась. От шестисот человек, которые трудились за грошовые заработки, осталось порядка ста с небольшим рабочих. Из производств на территории ДОКа функционировала электрическая мельница, пилорама, цех по деревообработке с десятком различных станков; был специальный комплекс для изготовления тележных колес, полозьев из дуба. Вначале заготовки замачивали в воде при высокой температуре, потом гнули из них обода и иные изделия. Но, пока эра электричества не наступила в Стрелково, в ДОКе использовался специальный агрегат–локомобиль, что-то вроде паровой машины. Работал он на дровах, которые надо было подкладывать в топку круглосуточно, таким образом на предприятие подавалась электроэнергия. Рядом со зданием, где располагался локомобиль, стояла высокая, большого диаметра труба, которая с помощью сбрасываемого в нее пара издавала громкий протяжный звук, разносившийся на десяток километров. Из техники был автомобиль ЗИС-5 с кабиной из фанеры, пара колесных, давно отживших свой век «Белорусей», пара гусеничных тракторов, которые то и дело ломались, трелевочник, ну и пудовые бензопилы «Дружба», которыми не только работать, но их держать в руках было делом непростым.
Было и отделение совхоза с тысячами гектар супесчаной земли под посевы, на которой не родились зерновые - всего каких-то 10-15 центнеров с гектара. Но урожаи гречихи были невиданные, такие, что сорт стрелковской гречихи был выставлен на ВДНХ СССР как один из лучших в стране. Хорошо родился картофель, но разнарядки сверху спускались одни – сеять зерновые. Кроме земледелия, занимались животноводством. Голов 500 крупного рогатого скота, из которых половина – дойное стадо. Была пасека на 500 ульев. Техники и здесь не хватало – пара комбайнов, пара колесных, пара гусеничных дизелей. Рабочих в отделении насчитывалось порядка 80 человек.
Шло время. Изменения, приходившие с годами, не радовали Стешу. Те идеалы, которые жили в ней, не исчезли, но были отодвинуты ежедневной обыденностью, рутиной хозяйственных дел и деградацией общественной жизни села, которая с годами только усиливалась. Она становилась все более одинокой: обе тетки преклонных лет, так опекавшие Стешу, умерли, добавив горечи в ее жизнь. Несколькими годами позже скончались родители Сережи. Вначале Нина Васильевна, а года через три – Алексей Романович. Стеша провожала их в последний путь. После гибели мужа она поддерживала с ними отношения: созванивалась, поздравляла с праздниками, и навещала, чему те были очень рады. Они и впрямь относились к ней, как к дочери. Комната Сережи осталась нетронутой. Приезжая, Стеша ночевала в ней. Помнит, в один из приездов, только легла в постель, нахлынули воспоминания, с тем и заснула. То ли от постоянных мыслей о Сергее, то ли от болезненных воспоминаний, Стеша вновь увидела его во сне. Он сидел на стуле рядом с постелью и печально глядел на нее.
- Здравствуй, моя родная! Вот я и пришел, как обещал.
- Сереженька, мне плохо и одиноко без тебя! Нет ни покоя, ни радости.
- Я знаю, родная, это пройдет. Может не скоро, но пройдет.
- Я так хочу обнять, почувствовать тебя, Сереженька! – сказала Стеша, протянув к нему руки, но он отрицательно покачал головой:
- Это невозможно, моя милая, я теперь далеко и могу только видеться и разговаривать с тобой.
- Но как же так мой дорогой? Ты же рядом, - протянув руку, Стеша попыталась дотронуться до Сергея. Но видение исчезло, и она с горечью проснулась. Сердце билось так, что стучало в висках. Стеша много раз видела Сергея во сне и позже, но сны были короткими и обрывочными.
Сын Павел, окончив родную школу, поступил вначале в сельскохозяйственный техникум, потом – в университет. Приезжал домой редко. Внешне и, главное, внутренне стал очень похож на отца. Был необъяснимо грубоват с матерью, никогда особенно не интересовался ее жизнью, да и о своей мало что говорил. Наследственность ли брала свое или окружение так на него влияло, но он был таким. От одиночества спасала работа, ученики, с которыми у нее были доверительные отношения.
Как-то в дом к Степаниде наведалась ее бывшая ученица Вера Ларина. Хозяйка поставила на стол чай с земляничным вареньем. Поговорили о делах в школе. Степанида посетовала, что учеников с каждым годом все меньше и меньше, и виден уже ее закат. Вера поведала о своей жизни, что тоже работает учительницей в городской школе, есть трудности в общении с учениками и даже коллегами.
- Я часто вспоминаю вас, Степанида Павловна, ваше умение быть спокойной, выдержанной, ровной, даже тогда, когда к этому ничто не располагало. Ваша жизнь для меня была примером во всем. Очень хотела походить на вас, даже внешне.
- Спасибо, Вера, за добрые слова, даже не предполагала, что ты меня так воспринимаешь. Но в жизни было не все так просто, как могло казаться со стороны. Я живой, эмоциональный человек. И у меня бывало плохое настроение, когда я к вам приходила на урок. Иногда хотелось прикрикнуть на кого-то, даже обидеть… но я подавляла в себе эти чувства, понимая, что не имею на это права. Мне кажется, в общении и с детьми и взрослыми должна быть красная линия, которую нельзя перешагивать, иначе тебя перестанут уважать, да и сама себе будешь в тягость. С одной стороны, неприкосновенным должно быть твое человеческое достоинство, с другой же, и ты не должна посягать на него у окружающих тебя людей. А вообще, были у меня по жизни ошибки, о которых сожалею. Это касается моей семейной жизни, когда первый раз вышла замуж, и неоправданное всепрощение и терпение едва не сломали мне жизнь. К счастью, я встретила человека, благодаря которому стала другой. Хотя в жизни нет готовых рецептов – мы предполагаем, а судьба располагает. Ты замужем?
- Еще нет. Но скоро это может произойти, правда, до конца я не уверена ни в своих чувствах, ни в его.
- Ты умная девушка, Вера, я всегда это для себя отмечала, и должна сама принять правильное решение. Одно знаю точно, «стерпится-слюбится» редко имеет успех. Можно жить вдвоем и быть одинокой. Полноценная жизнь человека слишком коротка, чтобы допускать ошибки, последствия которых будут довлеть над тобой. А люди продолжают и продолжают их совершать, не обращая внимания на поучительные примеры вокруг. Очень надеюсь, что все в жизни твоей сложится, и желаю добра. Знай, я всегда рада тебя видеть. Так что будешь навещать родителей, заглядывай и ко мне.
На прощание Степанида обняла Веру и, поглаживая по спине, несколько раз успокаивающе проговорила: «Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо».
Но все стремительно менялось. Изменился и учительский коллектив. Из старой гвардии одни ушли на пенсию, другие уехали из села, а третьи и вовсе умерли. Учеников к началу перестройки оставалось человек пятьдесят на все восемь классов. В начальных классах учились по два или три человека. Нового человека во главе государства восприняли с надеждой, которая быстро сменилась горечью. Народ ждал изменений, которые назрели к этому времени, но вместо них – пустая болтовня разговорчивого генсека.
Жизнь простого люда ухудшилась. С прилавков магазинов исчезло то немногое, что было. Действующие предприятия постепенно прекратили свою работу. К началу девяностых, когда пришел новый царь и добил страну, на селе остались только сельский совет да медпункт. Прогрессировало повальное пьянство. Пили все, что одурманивало голову. Нашлись и продавцы этого зелья среди сельчан, не гнушавшихся зарабатывать на человеческом горе. Много крестов на кладбище приходится на эти годы. В могилы слегли и старые, и молодые, которым бы еще жить да жить. Пили от отчаяния, неустроенности, от обиды на свою неудавшуюся жизнь. В конце 90-х умер Иван, так и не бросивший пить. Организм старел, а пил он по прежнему много. После его смерти Степанида перешла жить в свой дом, очистила его от многолетней грязи, покрасила, оклеила. Он преобразился, словно давно ждал свою настоящую хозяйку. Недалеко от Степаниды жила семья Хромовых. Муж Петр, жена Мария да двое детей. Держали крепкое хозяйство с большим подворьем. Потом все покатилось в тартарары. Скотину – под нож, а деньги – на пропой. Вначале умерла Мария, больная к тому времени женщина, в употреблении спиртного не отстававшая от мужчин. Затем умер один из сыновей в возрасте тридцати лет. Сначала его за пьянство уволили из милиции, он вернулся в родной дом, где и сгинул, не переставая пить. В компании пьянчужек скончался и Петр. В морозный день они пили самогон с самого утра, сидя на улице. Когда Петр, выпив очередной стакан, упал на снег, собутыльники решили, что он пьян, погрузили его в жестяное корыто, в котором возят навоз, поволокли домой. И только там поняли, что он мертв. Последний, младший сын, вернувшийся домой из психбольницы, где он девять лет отбыл после того, как, будучи невменяемым, зарезал ножницами своего друга, по пьянке захлебнулся в обычной дорожной луже. Он прошел службу в Афганистане и надорванную психику лечил алкоголем. Таких примеров по селу было много. Некоторые носили такой гнусный характер, что и вспоминать стыдно.
Тем временем по стране шествовал победивший капитализм, главным божеством стали деньги. Капитализм, аморален по своей природе, но и при нем действуют законы, пусть даже в пользу озолотившегося меньшинства. У нас же воцарился дикий, бандитский беспредел. Пьяный шут взобрался на трон, глумясь над страной. Все, что было сделано неимоверным трудом нескольких поколений, разворовали, разбомбили, растащили. Везде и всюду господствовал культ беззакония и насилия. Правительство страны было ничем иным, как группой мародеров, решавших посильную для них задачу уничтожения государства. Даже здесь, в Стрелково, местное ворье растащило здания и технику ДОКа и отделения совхоза, не оставив камня на камне. Народ, наконец, понял, что его нагло обманули новые правители, и к выборам 1996 года ненавидел царя-алкоголика, желая прихода к власти коммунистов. Воровская шайка, осознавая, что может потерять управление страной, а вместе с тем и свободу и даже жизнь, начала действовать. Вновь возникшая элита общества прикармливалась, получая почти даром недвижимость, ну а на селе местная знать – преференции и подачки с барского стола.
В Стрелково народ в подавляющем большинстве голосовал против избрания на новый срок ненавистного человека. Голосование проходило в нескольких населенных пунктах, относящихся к стрелковскому сельскому совету, и были выездные группы с урнами. Но силы в избирательных комиссиях были неравными. С одной стороны – оголтелые, беспринципные представители новой власти, которые за мзду мать родную продадут. За каждым населенным пунктом властью закрепились ответственные за проведение выборов. Был такой и в Стрелково, выходец их села, Семен Матыгин. Степанида хорошо помнит его ученичество. Ничем особенным среди сверстников не выделялся, этакая посредственность, серая мышка. С годами эти качества стали более выпуклыми: убогое мышление сочеталось с наглостью, беспринципностью, умением прогнуться перед властью для достижения своей маленькой гнусной цели. Способность на сиюминутную подлость была его обычным состоянием. После крушения страны расцвел бандитизм. Накачанные упыри негласно стали одной из ветвей власти, временами превосходя официальную по возможностям. Бывшие комсомольские шестерки, партийные функционеры, представители никого не охраняющих правоохранительных органов не гнушались сотрудничать с бандитами. Была общность целей. Матыгин был одним из тех, кто не только не стеснялся, но кичился близкими отношениями с «братками». Конечно, он был востребован и обласкан власть-имущими. Получил престижную должность и как клещ высасывал кровь из возглавляемой организации, трудясь только на себя. Работу же вели его заместители и остальной коллектив. Он лишь как свадебный генерал раздувал щеки, давая «ценные указания». И так вырос в своих глазах, что снисходительно, по барски, общался с людьми, стоявшими, как он думал, ниже по общественному статусу. В родное село обычно ехал на двух служебных автомобилях: по асфальту – на «Волге», а, доезжая до грунтовки, пересаживался на «УАЗ». Проезжая по селу, держал голову только прямо, чтобы, не дай Бог, не унизить себя приветствием земляков. И конечно, такой мерзавец легко справился с выборными задачами.
Другую же сторону представляли люди честные, не обученные махинациям, и в силу своего преклонного возраста неспособные противостоять узаконенной лжи и насилию. Выездные урны почти в открытую подменялись, при этом наблюдатели от коммунистов грубо отталкивались, в их адрес звучали угрозы. Были вбросы бюллетеней пачками на избирательном участке и в самом Стрелково. Степанида, всю свою жизнь ненавидевшая несправедливость, обратилась к стоявшему рядом милиционеру, чтобы он остановил беззаконие, но тот остался равнодушен к ее просьбе, и это было объяснимо, ведь он представлял интересы новой власти. Подсчет голосов был сфальсифицирован. И несмотря на то, что наблюдатели от коммунистов не подписали протоколы, выборы признали состоявшимися.
Вспоминая эти мошеннические выборы, Степанида с горечью думала о поведении коллег по работе. Не все остались верны идеалам, которые они исповедовали много десятилетий. Кто-то из-за страха быть наказанным (хотя как это могло произойти, непонятно), кто-то из-за малодушия и трусости отрекся от выстраданного прошлого, а заодно – от настоящего, и, как теперь время показывает, от будущего. Так проходило по всей стране, а где-то еще грязнее и омерзительнее. Ведь желающих продаться всегда предостаточно. Цена у всех разная – от бутылки пива до дурно пахнущих миллионов. Но господа предатели неприхотливы, и поэтому деньги для них не пахнут. Так была потеряна возможность восстановления справедливости. И многие ошибочно думают, что это навсегда. В последние годы появилась надежда. Вновь заговорили о патриотизме. Заговорили и только. Но его нельзя придумать. Для того, чтобы он овладел душами людей, нужно единение общества, движимого одной большой целью. Этого нет и в помине. Ничтожное меньшинство продолжает воровать и жировать, а большинство – лишь выживает, униженное несправедливостью жизни. Но власть словно этого не замечает.
«Несправедливость в такой стране, как Россия, не может воцариться надолго. Рано или поздно опостылевшая система будет опрокинута народом. Придут новые лидеры и новая элита. Слишком много Россия выстрадала, чтобы безропотно склониться перед обнаглевшим быдлом и ворьем во власти. И не существует силы, которая может противостоять народу», - думала Степанида, сожалея лишь о том, что время ее ушло, и она не увидит вновь гордо развевающееся красное знамя новой победы с серпом и молотом. И это будет торжеством справедливости для огромной страны, для народа, к несчастью своему ныне утратившего национальное самосознание и инстинкт самосохранения. В истории страны были подобные ситуации, из которых народ, ведомый лидерами, восставал из праха.
Стрелково, в котором родилась Степанида, где прошла вся ее жизнь, где похоронены близкие и далекие предки, коллеги по работе, где она нашла и потеряла свое женское счастье, в его сегодняшнем виде стал ее болью, от которой она уже никогда не избавится. Село своей разрухой и безлюдьем действует гнетуще на оставшихся немногочисленных жителей, особенно на тех, кто помнит его расцвет.
*
Степанида сидела молча и неподвижно, казалось, что уснула, но она застыла от горьких и неуютных мыслей, от больных воспоминаний, но более всего ее мучила немощность, никчемность и бессмысленность существования, день ото дня только нараставшие. Вчера она пошла в магазин, если таковым можно назвать полуразрушенное деревянное здание, стоявшее в конце улицы. Это было единственное общественное заведение, по необходимости посещаемое немногочисленными обитателями села. Продавщица Валька, неряшливая пришлая баба пятидесяти лет, неведомо каким ветром занесенная вместе со своей семьей в эту заброшенную, забытую, умирающую обитель, быстро снискала себе славу грубого и склочного человека-чужака. За ее готовность укусить сельчане меж собой называли Вальку волчицей. Степанида с трудом открыла тугую, провисшую дверь, медленно вошла в магазин и, переведя дыхание, попросила:
- Мне бы, Валь, хлебушка да полкилограмма сахарку.
Валька поморщилась и небрежно почти что бросила на прилавок булку несвежего, со впалыми боками ржаного хлеба, привезенного еще дня три назад. Затем, гремя проржавевшими, заляпанными за многолетнюю службу гирями, взвесила сахар и, ссыпав в полиэтиленовый пакет, уложила рядом с хлебом, пощелкала счетами, какие сегодня разве в кино увидишь, и изрекла:
- Сорок два восемьдесят.
- Вот спасибо, - заспешила Степанида, - я сейчас, сейчас.
Выронив из рук палку, она долго не могла открыть сумку, которая, наконец, сдалась. Степанида опустила руку в сумку и шарила в поисках кошелька. Но его там почему-то не оказалось. Она беспомощно взглянула на недоброжелательно смотрящую продавщицу, готовую выдать что-нибудь в своем духе.
- Валь, я, наверное, забыла деньги дома, памяти совсем нет, вот безумная голова, - сетовала Степанида. – Может, ты мне отпустишь, а я после работы тебе занесу домой, мы ведь рядом живем, - жалобно выговорила она.
Но Валька была неприступна, как ни просила Степанида. Казалось, она даже рада такому повороту событий. И, картинно сложив руки на груди, брякнула:
- Ходите целый день, сами не знаете, зачем, нашли палочку-выручалочку. Тут вам не частная лавочка, чтобы каждому в долг давать, - продолжала она бубнить.
Степанида хоть и знала, кто перед ней, но от неожиданности попятилась к двери, стыдясь и досадуя на свою память с прорехами, двинулась назад. С трудом преодолела расстояние до своего дома, нашла там злополучный кошелек и поспешила, как только могла, назад в магазин. Степанида шла и была близка к цели, то и дело останавливаясь, силы покидали ее, сердце колотилось, словно загнанное, не хватало воздуха, липкий пот крупными каплями непрерывно катился из-под сбившегося платка по ее потемневшему лицу. Сделав очередной шаг, она вдруг споткнулась, зацепившись ногой за спутанную траву, и, выронив из рук палку, упала, не сопротивляясь, как падает подрубленное дерево. Она ткнулась головой в песок, который облепил лицо, скрипел на зубах. Перебирая почти не слушавшимися руками и ногами, Степанида пыталась встать, но не смогла этого сделать, и даже повернуться на бок сил не было. Заплакала от бессилия и отчаяния, подумав: «Будет хорошо, если задохнусь и умру». Ей себя не было жалко. «Да и умирать летом лучше, хлопот людям меньше», - мелькало у нее в голове. Смирившись с тем, что это непременно случится сейчас, она покорно ждала. И, наверное, это могло произойти на безлюдной улице, которую и улицей то ныне назвать сложно – вместо домов сплошные прорехи. Но неожиданно до сознания Степаниды долетел звук остановившегося автомобиля, хлопнула дверца, и кто-то, подбежав, быстро посадил ее, поддерживая за плечи.
- Степанида Павловна, что с вами, как же вы так? – приговаривал он, потрясенный увиденным.
Достав платок, принялся тщательно протирать ее лицо. Степанида молчала, ощущение реальности медленно возвращалось к ней. Она отдышалась и, вытерев руками вновь набежавшие слезы, теперь уже слезы радости, наконец, разглядела своего спасителя. Это был Лешка Сомов, ее бывший ученик, как выяснилось позже, приехавший из областного центра навестить своих родственников. Он поднял ее, усадил в машину.
- Я ведь, Лешенька, в магазин шла.
Выяснив у Степаниды, что нужно купить, он сказал:
- Я быстро, - и вошел в магазин.
Заплатив за товар, Лешка вернулся, передав купленное Степаниде. На все ее попытки отдать ему деньги, ответил отказом, сказав, что может же он маленькую радость, хоть в таком виде, доставить своей учительнице. Довез до дома и, усадив ее на скамейку возле палисадника, спросил, чем еще может помочь.
- Спасибо, Лешенька, за все спасибо, дальше я сама.
Лешка попрощался, пожелал здоровья, сказав напоследок, что как только вновь приедет в деревню, обязательно навестит. Степанида, проводив взглядом быстро исчезнувшую машину Лешки, еще долго сидела на лавочке, вспоминала случившееся и благодарила своего спасителя.
Степанида понимала, что угасает, уходит ее жизнь, которую она так любила, и уже настала пора прощаться с этим неласковым, но желанным миром. Она не знала, переживет ли осень и зиму, и будет ли у нее возможность прийти сюда, на это место, где ей всегда было удивительно спокойно. Она чувствовала, что безмолвие, которое навсегда сомкнется над ней, совсем близко. Нет, она не торопила его, но и не умоляла судьбу продлить ей мгновения жизни. Она покорно ждала.
Эпилог.
Безлюдье и ненужность ныне придавили эти дома. Они стоят, почерневшие от времени, никчемные, с потухшими глазницами выбитых окон, в которых чудится укор и горесть за безвременную погибель. Эта разлитая печаль, словно саван, покрывает исчезающую данность. С каждым годом надвигающийся лес все ближе и плотнее подступает к похожим на призраки домам. Внутри эти брошенных домов бесконечная пустота и давящая тишина. Пахнет прелостью отсыревших, изъеденных мышами обоев. На стенах, то здесь, то там, тлеет оставленная за ненадобностью одежда, да выцветшие фотографии хозяев в грубоватых деревянных рамках, закрепленных еще лет сорок-пятьдесят назад. Они висели здесь и тогда, когда в доме было тепло и уютно, хозяева были молоды и сильны, а детский смех несмолкаем. Живо представляется, как глава семьи закреплял их за вбитый и согнутый под крюк гвоздь, отойдя на несколько шагов поодаль, удовлетворенно оглядывал и оценивал не столько свою работу, сколько запечатленную лучшую пору своей жизни.
И главный атрибут всякой избы – русская печь. Но теперь уже с пустыми печурками и валяющимися в беспорядке проржавевшими чугунками и ухватами. Да, в этом брошенном и забытом Богом селе совсем недавно была жизнь, веселая и раздольная, бесшабашная и отчаянная, временами невыносимо тяжелая, но невероятно желанная. Нет этой жизни… Нет обитателей этого маленького мира… Они бросили свои дома, не захотели обрабатывать потом политые поля, забыли свои корни, забросили могилы предков… Оставили здесь за ненадобностью души свои, которые маются, но так и никогда не дождутся своих хозяев… Без дум и сожаления рассеялись они по свету, иные сгинули, так и не выполнив своей главной миссии – сбережение малой родины, той земли, давшей когда-то им жизнь.
Полуденное солнце поблекло и, мигнув на прощание бледным взором, нырнуло в пучину бесконечно плывущих облаков, передав эстафету ветру. Словно почувствовав свою ответственность, он засуетился, закружил, ворвавшись в потускневшее пространство. Опустевшее и безмолвное, оно неожиданно ожило: задрожали, зашелестели старые тополя, будто сбивчиво спешили сообщить окружающему миру важную, но печальную весть, горестно им в такт закачались травы. Ветер, всхлипывая, влетал в сгорбленные, покосившиеся дома, стоявшие давным-давно без обитателей, дверей и окон. Скрипя оторванными, едва держащимися на проржавевших гвоздях досками, он взмывал ввысь и вновь падал на землю. Все сливалось в одну мелодию – мелодию тлена…